Американский идеализм стал первопричиной международной анти-наркотической кампании, объявленной на Шанхайской и Гаагской конференциях. Американский идеализм стал также причиной создания новой формы капиталистического предпринимательства. После 1912 года США и некоторые европейские державы ужесточили свое анти-наркотическое законодательство – отчасти в целях выполнения взятых обязательств, а отчасти для ограничения потребления наркотиков во время войны. Тем не менее, после перемирия 1918 года часть поставок наркотиков с целью злоупотребления ими, как писал Делевинь, в большинстве стран осуществлялась вполне легально. Послевоенный контроль за международным законодательством в отношении наркотиков был возложен на Лигу Наций, которая после 1921 года начала все более ужесточать его. Подобная политика открыла новые возможности для получения нелегальных доходов, и в результате жесткая система регулирования привела к созданию международной сети нелегальных поставок. Там, где действовали законы, запрещавшие или ограничивающие импорт наркотиков, нелегальные поставщики использовали все имевшиеся возможности. Несколько столетий контрабандные наркотики экспортировали в Китай. Однако политика запрещения наркотиков, предложенная Америкой и поддержанная европейскими державами, привела к расцвету преступности. В 1926 году Делевинь заявил, что крупномасштабная контрабанда опасных наркотиков ведется во многих частях мира. Таким образом, 1920-е годы стали моделью международной наркотической преступности для оставшейся части столетия. Это был чрезвычайно поучительный период. Жестокие и приносящие колоссальные прибыли кокаиновые картели 1980-х годов, неконтролируемые и широкомасштабные поставки наркотиков в начале XXI века – все они имели предшественников в 20-х годах. Вначале наркотики для нелегального использования просачивались из фармацевтических компаний, но к 30-м годам их заменили подпольные лаборатории. Некоторые люди, вовлеченные в первоначальную незаконную торговлю, были уважаемыми бизнесменами. Другие – непокорными бунтарями, находившими удовольствие в противоправных действиях, но всех их объединяла решимость воспользоваться новыми открывшимися возможностями.

Рассказ о ранней истории незаконных поставок начинается с великой швейцарской торговой династии. В 1894 году Фриц Хоффманн (1868-1920), непослушный сын преуспевающего базельского купца, женился на дочери другого процветающего бизнесмена, Адели Ла Рош, и открыл лабораторию, ставшую известной как «Хоффманн-Ла Рош». Он решил производить высококачественные фармацевтические препараты с узнаваемой торговой маркой для широкого распространения в Европе и США. Было налажено производство сиропа от кашля с восхитительным апельсиновым вкусом, который энергично продвигался на рынок и принес значительные прибыли. Однако потеря российского рынка после революции 1917 года чуть не обанкротила компанию. Она возродилась в 1919 году в виде акционерного общества. В течение следующих трудных лет «Хоффманн-Ла Рош» приходилось использовать любые открывавшиеся перед ней возможности торговли. К 1925 году поставки «Хоффманн-Ла Рош» опиума на Дальний Восток настолько раздражали британское правительство, что продукцию компании запретили во всей Британской империи. Эмбарго сняли, когда в 1926 году швейцарское правительство ввело систему контроля над экспортом. Делевинь отрицательно относился к отмене этого эмбарго и был намерен добиваться его восстановления. В это время в «вольном» порту Гамбурга была захвачена большая партия опиума, и эксперты Лиги Наций предположили, что она почти полностью принадлежала компании «Хоффманн-Ла Рош». В 1927 году Делевинь докладывал в Министерстве иностранных дел, что парижское отделение компании поставило своему старому клиенту 760 килограммов опия. Этим клиентом был некий Стрыковский, поляк, которого в 1925 году осудили в Гамбурге за контрабанду наркотиков. Министерство внутренних дел утверждало, что «Хоффманн-Ла Рош» и другие швейцарские компании поставляют наркотики подпольной сети контрабандистов, и настаивало на восстановлении эмбарго.

В 1930-х годах сомнительный бизнес «Хоффманн-Ла Рош» стал вызывать меньше возражений. В 1934 году Майа Хоффманн-Штеглин (род. 1898), вдовая сноха Фрица, вышла замуж за Пауля Захера (1906-1999), сына экспедитора и швеи. Услышав в церкви пассиону Баха, Захер попросил подарить ему на шестой день рождения скрипку. Позже он учился в местной консерватории по классу скрипки и в двадцать лет основал Базельский камерный оркестр. Интерес к искусству привлек к нему Майю Хоффманн – она была скульптором и покровительницей нескольких художников – французского кубиста Жоржа Брака (1882-1963), Поля Кле (1879-1940) и Марка Шагалла (1887-1985). В 1936 году Захер вошел в состав Совета директоров «Хоффманн-Ла Рош» и оставался на этом посту на протяжении шестидесяти лет. В середине 1940-х годов, получив большинство голосующих акций и осуществив тщательно продуманный переворот в компании, он начал определять ее политику. Захер был скрытным человеком, но очень любил выведывать секреты других. Через семьдесят лет после первого выхода его на сцену, состоялся прощальный концерт скрипача, на котором солировал его друг, Мстислав Ростропович (род. 1927). Среди его друзей были Бела Барток (1881-1945), Игорь Стравинский (1882-1971) и Пьер Буле (род. 1925). Будучи третьим самым богатым человеком в мире (после Билла Гейтса и Уоррена Баффетта), Захер не жалел средств на расширение репертуара, музыкальное образование и расчетливое покровительство. Его пасынок, Лукас Хоффманн (род. 1923), покровительствовал сравнительной экологии и основал крупный заповедник птиц на острове Камарга в дельте реки Роны. Семья Захеров использовала свои деньги с пользой для общества, но американские чиновники с подозрением относились к источнику их прибылей, которыми оплачивались картины кубистов, симфонические оркестры и занесенные в Красную книгу фламинго. Один из сотрудников Бюро по борьбе с наркотиками однажды изложил в стихах мысль о том, что у швейцарцев, занимающихся изготовлением наркотиков, всегда будут крупные прибыли. В конце концов, в выигрыше всегда будет «Хоффманн-Ла Рош», написал он.

Семья Захеров старалась не запачкать руки, грязную работу выполняли другие наркодельцы. У француза Анри де Монфрея (1879-1974) тоже была артистическая биография. Он был сыном американского торговца произведениями искусства, который дружил с Гогеном и был знаком с Верленом и Тулуз-Лотреком. В 1911 году Монфрей поселился в Джибути и стал клерком купца, у которого двадцатью пятью годами ранее работал Рембо, но скоро ему надоела мелкобуржуазная мораль его соотечественников. Он решил, что «большинство европейцев живут слишком искусственной жизнью, подчиняясь социальным шаблонам, как винтики в большом механизме. Как только человек сознает свою индивидуальность, как только начинает смотреть на жизнь, как свободная личность, когда использует силу воли для развития инстинкта бойца, он начинает расти подобно растению, высаженному в плодородную почву». Он сошелся с племенем данакилов, выучил их язык, бросил работу, стал мусульманином, нырял за жемчугом, провозил оружие в Абиссинию и романтизировал преступников. «Только в аду каторжной тюрьмы, когда человек теряет всякую надежду эксплуатировать, порабощать и угнетать других ради собственного обогащения, его мысли обращаются к настоящему братству». Примерно в 1920 году Монфрей занялся перевозками контрабандного гашиш. Он писал, что вначале даже не знал точно, что такое гашиша. Он знал только две вещи – что его выращивали в Греции, и что он очень дорого стоил в Египте. Он получил свой первый груз в греческом порту Пирей через посредника-монаха и провез наркотик через Джибути и Суэц. Он понимал, в какой мир он вошел: «Теперь мне придется бороться против трусости, жадности, обмана – это будет неравная битва». Риск был очень высок. «Если мне не повезет, это будет означать конец всему. Конец морю и свежему ветру, конец свободной жизни, которую я так люблю. Тогда мне придется смириться с рабством какой-нибудь дрянной работы и стать домашним животным».

В этот период египетские бедняки – рабочие и крестьяне – ежегодно выкуривали от 20 до 25 тонн гашиша. Один грек, член банды, которой Монфрей доставил свой первый груз, сказал ему, что молодые господа в фесках считали гашиш слишком плебейским наркотиком, они предпочитали кокаин, который в этой стране быстро становился популярным. Монфрей скоро понял, что может ввозить из Индии чистый сок каннабиса (чарас), и который не входил в список контрабандных товаров. Именно его десятитонный груз из Бомбея в Джибути в 1923 году насторожил министерство внутренних дел и стал предвестником международного нелегального оборота индийской конопли. По мере продвижения мировых держав к запрету наркотиков, Монфрей понял, что перед ним открывается возможность использовать Абиссинию в качестве транзитного перевалочного пункта наркотиков, направлявшихся в Аравию, Египет и Судан, а также для перевозки грузов из Европы.

Полицейский информатор так описывал его в 1927 году: «около 45 лет, худощавого телосложения, длинные темные волосы, имеет склонность к искусству – хорошо пишет акварелью и играет на фортепьяно, немного говорит по-английски. Его жена – высокая плотная немка с взлохмаченными волосами, отлично владеет английским». В 1920-х годах в Дире-Дава он был владельцем четырех мельниц, макаронной фабрики и электростанции. На местных землях он выращивал гашиш и экспортировал его через Джибути в коробках из-под муки и макарон. Монфрей, имея лицензию фирмы «Мерк», заказывал в Германии морфин и кокаин и продавал их наркоперевозчикам. В 1927 году под давлением британского правительства, вдохновителем которого был Делевинь, германское министерство внутренних дел распорядилось аннулировать все лицензии Монфрея. Его деятельность была широко известна, но, как пожаловался в Аддис-Абебе английский министр, Монфрея почти невозможно привлечь к ответственности благодаря его хитроумным комбинациям и влиятельным друзьям. Наконец, в 1933 году он был выслан из Абиссинии. Во время вынужденного отдыха от незаконных операций, Монфрей написал свое элегантную книгу «Круиз гашиша» (1935), которая была рассказом очевидца и участника о способах транспортировки наркотиков. В Англии книга была переведена под названием «Гашиш». Благодаря экспансионистской политике и активной поддержке Муссолини, в 1936 году Монфрей возвращается в Абиссинию после ее аннексии Италией. Его презрение к европейским властям было неистребимо. Описывая в 1938 году хаотичную церемонию открытия площади Рембо в Джибути, он спрашивал: «Кто может утверждать, что призрак Рембо не просвистел, как ветер неповиновения, среди этих чиновных марионеток, которые служат фиглярству международной политики?» После того, как британские войска в 1941 году вновь привели к власти императора Хайле Селласие I (1892-1975), де Монфрея вместе с итальянскими военнопленными депортировали в Кению и заточили в тюрьму. В 1947 году он вернулся во Францию и поселился в местечке Андр-ан-Берр, где его замечали за возделыванием опийного мака. Среди его литературных трудов выделяется цикл романов под общим названием «Другая сторона приключений» (1953-1964).

Компании, подобные «Хоффманн-Ла Рош», и такие поставщики, как Монфрей, были типичными представителями наркодельцов 1920-х годов. По мнению сторонников запрещения наркотиков, именно они несли ответственность за новый наркотический кризис в ХХ столетии. Делевинь в 1934 году заявил, что проблема наркомании, по сути, является проблемой поставщиков. Он считал, что эффективными средствами борьбы с нелегальным оборотом наркотиков является упорядочение оптовой торговли и пресечение нелегальных перевозок. Оптовиков контролировал закон об опасных наркотических средствах, поэтому, по его словам, самой значимой причиной наркомании становились перевозчики. Во имя идеала всемирного запрещения немедицинского использования наркотиков, власти начали проводить в жизнь репрессивную политику, которая повлекла за собой совершенно противоположные результаты. Делевинь знал, что незаконная торговля наркотиками приносит огромные прибыли, за счет которой процветали наркодельцы.

«Настоятельная природа влечения к наркотику заставляет свои жертвы платить какие угодно деньги для того, чтобы приобрести его, а следовательно, прибыли, извлекаемые из крупномасштабных поставок, очень велики. Как и в работорговле или незаконной торговле спиртным, перспектива таких прибылей является величайшим стимулом. За последние двенадцать лет были разоблачены и уничтожены бесчисленные организации, обладавшие крупными финансовыми ресурсами, нанимавшие многих агентов и работавшие через многие каналы».

Несмотря на понимание этого, Делевинь не мог и подумать о том, чтобы отобрать деньги у наркодельцов путем отказа от запретительной политики. Он хотел полностью искоренить «привычку, уничтожавшую душу и тело». Когда в качестве доказательства огромного вреда, он приводил пример положения в Китае, Египте и США, он имел в виду вред, наносимый наркоторговцами. Он отказывался признать тот факт, что их прибыли были прямым следствием политики запретов.

Во время Первой мировой война, как и во время Прусских войн 1866 и 1870 годов, уровень потребления наркотиков увеличился. В 1918 году, незадолго до того, как Мери Бошелл приняла смертельную дозу веронала, она объяснила причину своей зависимости от морфина: работа медсестры, которую она выполняла во Франции, была такой тяжелой, что врачи давали медсестрам наркотик, чтобы они держались на ногах. Иначе медсестры не смогли бы справиться со своими обязанностями. Наркозависимость усугубляли эмоциональное напряжение и физическая нагрузка на полях сражений и в госпиталях. Некий англичанин писал в 1924 году о своем двоюродном брате, который стал наркоманом после лечения ранений, полученных в окопной войне. «Мой друг – лишь один из многих тысяч, кто сегодня своим маниакальным влечением создает сеть поставок, последствия которых будут ужасны». Но на наркоманию влияли не только ранения. Как предполагала леди Дороти Миллс, война вызывает эмоциональное разделение людей. «Половина из них невероятно добры, они работают, как рабы, носят старую одежду и ездят на автобусе. Вторая же половина предается большему разгулу, чем когда-либо прежде».

Развитию наркоторговли способствовало нарушение привычного жизненного уклада во время и после войны. В 1923 году бельгийский медицинский журналист отмечал, что неожиданным результатом мировой войны явилось широкое злоупотребления наркотиками в Европе. «До войны проблема наркотиков была почти неизвестна в Бельгии, однако в настоящее время торговцев наркотиками гораздо больше, чем когда бы то ни было, а число наркоманов постоянно возрастает. Некоторые относят эту ситуацию на счет большого количества иностранцев в стране – дипломатов, журналистов, шпионов, офицеров». Герлуф Зале (1873-1941), возглавлявший датскую делегацию на анти-опиумной конференции 1924-1925 года, призывал делегатов защитить молодежь от опасности, которая имела непосредственное отношение к экономическим и общественным последствиям катастрофы 1914 года. Вспоминается Алексей Львович Лужин из рассказа (1924) русского писателя и лептодермиста Владимира Набокова (1899-1977), высланного из Санкт-Петербурга и жившего в то время в Берлине. (Когда Набоков в первый раз принес свой рассказ в журнал, ему ответили, что не печатают историй о кокаинистах). Его герой был разорившимся буржуа, не имевшим известий о своей жене на протяжении пяти лет – с тех пор, как бежал из Советской России в 1919 году. После того, как Лужин пробовал работать батраком в Турции, комиссионером в Вене и маляром, он устраивается официантом в вагон-ресторан международного поезда Берлин-Париж. Его печаль и тревога за жену невыносимы без кокаина, В боковом кармане он всегда носит флакон с наркотиком.

«[Он] то и дело облизывался и потягивал носом. В баночке – хрустальный порошок фирмы Мерк. Он раскладывал ножи и вилки, вставлял в кольца нераспечатанные бутылки – и вдруг не выдержал. Растерянной, белой улыбкой окинул рыжего Макса, спускавшего плотные занавеси, и бросился через шаткий железный мостик в соседний вагон. Заперся в уборной. Осторожно рассчитывая толчки, высыпал холмик белого порошка на ноготь большого пальца, быстро и жадно приложил его к одной ноздре, – к другой, втянул, ударом языка слизал с ногтя искристую пыль, пожмурился от ее упругой горечи, – и вышел из уборной пьяный, бодрый, голова наливалась блаженным ледяным воздухом».

Хотя начало войны 1914 года отложило ратификацию Гаагской конвенции, некоторые европейские державы в этот период, тем не менее, ужесточили контроль за оборотом наркотиков. В европейских странах появились законы, соответствующие британскому Закону о защите королевства и закону об опасных наркотических веществах. В Испании, например, в 1916 году продажа медицинских препаратов в аптеках была ограничена новыми постановлениями, были введены более строгие правила продажи эфира, кокаина и морфина. Ужесточились и наказания. Французские врачи Морис Куртуа-Сюффи (род. 1861) и Рене Жиру сообщили о пятидесяти трех осужденных за незаконное хранение кокаина в 1916 году и 212 – в 1921 году. По французским законам, принятым в 1922 году, всем лицам, виновным в пособничестве приему токсических веществ – путем предоставления помещений для приема наркотиков или их поставки – грозило тюремное заключение сроком от пяти до десяти лет.

Выражаясь словами одного французского обозревателя, «благодаря борющейся, великодушной и самонадеянной Америке додепрессионного периода, Америке, которая благородно подвергла себя испытанию «сухим законом», согласно Версальскому мирному договору, основные полномочия по гаагским соглашениям были переданы Лиге Наций. В 1919 году была учреждена Секция по социальным вопросам и поставкам опиума. Ее возглавила леди Рэчел Крауди (1884-1964) – грозная молодая чиновница, которая во время войны командовала службой добровольных медицинских сестер во Франции и Бельгии. В 1920 году Лига Наций образовала Консультативный комитет по опиуму и другим опасным наркотикам. В этом комитете Голландия, Великобритания, Франция, Индия, Япония, Китай, Сиам и Португалия имели постоянных представителей. Официальные лица и советники Лиги Наций стремились к тому, чтобы Гаагскую конвенцию ратифицировали другие государства. Первоначально, в 1912 году она была подписана двенадцатью державами, к 1921 году ее участницами стали тридцать восемь государств, а к 1934 – пятьдесят шесть. Лига Наций всячески уговаривала своих членов принять систему сертификатов, при которой правительство разрешает экспорт опасного наркотика со своей территории только при предъявлении экспортером лицензии торгового партнера. Такая лицензия должна была удостоверять, что страна-импортер действительно нуждается в данном наркотике. Попытки искоренить наркоманию в некоторых странах, входящих в Лигу Наций, выглядели неискренне. Британский дипломат в 1926 году записал: «Японское правительство в действительности не слишком заботят перевозки и поставки наркотиков – во всяком случае, его деятельность не соответствует стандартам министерства внутренних дел. Однако очень немногие правительства занимаются этим серьезно, кроме Соединенных Штатов, чье рвение иногда приводит в смущение. Вероятно, Япония считает свое участие в Консультативном комитете не высоким моральным долгом, а доказательством того, что она «повзрослела».

Вследствие своей изоляционистской политики Соединенные Штаты отказались присоединиться к Лиге Наций, но начиная с 1923 года, их наблюдатели присутствовали на заседаниях и участвовали в работе анти-наркотического Консультативного комитета. Такая ненормальная ситуация рассматривалась как признак доминирующего положения США в мире. Затрагивая тему декаданса, французский поэт Поль Валери (1871-1945) предсказывал, что Европа будет наказана за свою политику. Валери писал, что у нее отнимут вино, пиво и спиртные напитки. «Европа стремится к тому, чтобы ею управлял американский комитет. Впервые рассказ был опубликован в газете "Сегодня" (Рига) 22 июня 1924 г.

На это нацелена вся ее политика. Мы не знаем, как освободиться от нашей истории, но нас лишат ее счастливые люди, не имеющие никакого или почти никакого исторического прошлого. Именно счастливые люди навяжут нам свою удачу», говорил он. Хотя на заседаниях Лиги Наций США представлял епископ Брент, самым влиятельным американским делегатом по вопросам международной анти-наркотической политики в 1920-х годах был Стивен Портер (1869-1930). Он был адвокатом и с 1910 года представлял в Конгрессе Республиканскую партию от штата Пенсильвания. С 1919 года и до самой смерти Портер являлся председателем Комитета по внешней политике и весьма симпатизировал Китаю. В остальном он проповедовал изоляционизм и не доверял Лиге Наций, считая ее сверхдержавой. Британское посольство в Вашингтоне докладывало, что Портер питал крайне анти-британские настроения, особенно в отношении ограничений выращивания опиума, к которому он проявлял глубокий, почти фанатический интерес. Как и многие сторонники запретов, он сравнивал свои стремления с делом Линкольна и борцов за отмену рабства. В 1925 году он заявил в Женеве, что на протяжении полутора столетий над Соединенными Штатами нависало проклятие рабства. Чтобы избавиться от него, понадобилась великая война, которая чуть было не уничтожила республику. Опиум, по его словам, являлся всего лишь другой формой рабства. Виконт Сесиль Челвуд (1864-1958), который вел переговоры с Портером на Женевской анти-опиумной конференции 1924-1925 годов, назвал его типичным американским конгрессменом, вечно опасавшимся хитростей европейской дипломатии. Даже к Делевиню Портер относился с явной прохладой. Голландской делегации тоже не понравился этот представитель США. «Мистер Портер ни разу не соизволил объяснить свою точку зрения или даже ответить на возражения оппонентов».

На первом этапе конференции по проблемам опиума, которая открылась в Женеве 17 ноября 1924 года, рассматривалась только проблема курения опия. На первом этапе принимали участие только страны Дальнего Востока, а также государства, имеющие колонии на Дальнем Востоке, в которых было разрешено курение опиума. На втором этапе, начавшемся 19 января 1925 года, обсуждались проблемы производных опия и коки – в основном, героин и кокаин. Многие из тридцати шести делегатов стремились лишь к тому, чтобы произвести впечатление на читателей газет у себя на родине. И все же большинство участников согласились, что невозможно достигнуть полного запрещения наркотиков, пока отсутствует контроль за нелегальными поставками. Они пришли к выводу, что практика аукционов по продаже опиума частным (обычно китайским) подрядчикам должна быть прекращена. Вместо этого необходимо было ввести правительственные монополии и регистрацию курильщиков. Таким образом страны-участницы надеялись жестко регулировать потребление опиума. Лорд Сесиль Челвуд официально объявил, что на британских дальневосточных территориях курение опиума будет отменено. Однако он обусловил этот шаг действиями Китая против выращивания опийного мака, чтобы не было опасности ввоза наркотика из китайских провинций. Как только такие действия окажутся эффективными, курение опиума в британских колониях на Дальнем Востоке будет постепенно сокращаться в течение пятнадцати лет.

В январе 1925 года на втором этапе конференции, посвященной синтетическим наркотикам, курение опиума не входило в повестку дня. Однако Портер предложил, чтобы государства, в которых еще существовала эта традиция, снизили импорт наркотика для немедицинского употребления. Такое снижение должно было вводиться ежегодно, чтобы по истечении десяти лет курение опиума было ликвидировано. Предложение Портера встретило резкое возражение европейских держав. Журнал «Нью Стейтсмен» писал: «Американские власти заняли такую позицию отчасти вследствие незнания ситуации, отчасти благодаря своему пуританизму, который оправдывает и даже облагораживает такое незнание. Отчасти это происходит также потому, что США хотят найти «козла отпущения» за свою неспособность бороться с быстро растущим потреблением производных китайского опиума». Вызывающая поза американцев приводила в смущение. Возможно, они играли, чтобы угодить пуританским настроениям в Америке – продолжал журнал – но вероятнее всего, они действительно не знали, что существует разница между китайским и индийским опиумом и между жеванием опия и инъекциями героина. Эту точку зрения поддерживали все европейские делегации. В 1925 году старший представитель Голландии в Женеве охарактеризовал позицию США как «деструктивный идеализм». Голландское правительство считало американскую позицию неуместной, учитывая распространение наркомании среди собственных граждан. В 1926 году министр труда Нидерландов сказал по этому поводу, что американский народ может избавиться от этого глубоко укоренившегося порока, только подняв моральный уровень населения. Предложение США о всемирном запрещении героина и строгом контроле над выращиванием коки также было отвергнуто. (Боливийский делегат успешно возразил, что традиция жевать листья коки не вызывает ни зависимости, ни влечения, что характеризует все остальные виды наркомании). Когда Портеру не удалось преодолеть скептического прагматизма европейцев, американская делегация 6 февраля покинула конференцию. На следующий день уехали представители Китая. После демарша делегации США в американской прессе развернулась ожесточенная анти-британская кампания, журналисты приписывали поражение Портера имперской жадности Англии и ее желанию получать высокие прибыли от наркотиков. В действительности, индийский опиум был недостаточно чистым, чтобы из него можно было изготавливать героин. В Соединенных Штатах героин производили из контрабандного персидского, турецкого и китайского опиума или ввозили в готовом виде из Японии, Швейцарии и Германии. Как заметил в 1925 году лорд Оливер (1859-1943), недавний государственный секретарь по делам Индии, индийский опиум был пугалом «политиков, враждебно относившихся к Лиге Наций и Великобритании и желавших продемонстрировать тщетность стараний Лиги и неискренность нашей страны». Один британский дипломат сказал, что американские газеты печатают порочащие факты о малых странах – например, о выращивании коки в Боливии или опийного мака в Сербии – чтобы сосредоточить усилия на борьбе против Британии.

Несмотря на разногласия, на конференции была принята конвенция о том, что все договаривающиеся стороны берут на себя обязанность контролировать производство, продажу и транспортировку опасных наркотиков. Все подписавшие ее страны должны были ежегодно сообщать о количестве произведенных, потребленных и хранящихся наркотиков, а также ежеквартально подавать импортно-экспортные отчеты. Страны-участницы конвенции, таким образом, принимали на себя гарантии законности своей международной торговли наркотиками и обеспечивали намеченный маршрут грузов путем выдачи обязательных импортных сертификатов и экспортных лицензий. В Лиге Наций для проверки необходимых статистических данных был учрежден постоянный Центральный совет. Председательствовавший на Женевской конференции представитель Дании назвал ее самой трудной в истории Лиги Наций. Во всяком случае, это была самая длительная и сложная конференция. За семьдесят дней заседаний было размножено и передано делегациям более двух миллионов листов различных документов. Тот же датский представитель заявил, что проблема наркотиков теперь стала теперь рутинной работой Лиги Наций и не может быть скрыта от общественности. Принятая конвенция стала действовать с 1928 года, а к 1932 году, согласно статистике, количество наркотиков, легально произведенных фармацевтическими фабриками, впервые приблизилось к официально потребляемому количеству. Западноевропейские фармацевтические фабрики перестали быть основными производителями для незаконного оборота наркотиков. Мировой объем официально производимого морфина упал с 46 106 кг в 1928 году до 25 656 кг в 1923 году, а кокаина – с 7 810 кг в 1928 году до 3 973 кг в 1932.

Уход делегации США с Женевской конференции и последующий отказ Портера от участия Америки в выработке анти-наркотической политики лишили Соединенные Штаты господствующего положения, которые предшественники Портера добились, начиная с 1909 года. Это беспокоило его соотечественников, таких как полковник Артур Вудс (1870-1942), бывшего комиссара полиции Нью-Йорка, сменившего Элизабет Райт на посту Консультативного анти-опийного комитета. Вудс считал, что потреблению опиума и листьев коки придавалось слишком большое значение. Он говорил, что эта практика – будь она вредной или нет – была внутренним делом и традицией индийцев, китайцев и боливийцев, а следовательно не являлась международной проблемой. Американский журналист и социальный работник Джон Пальмер Грэвит (1868-1954), который также сожалел о демарше делегации США, призывал в 1927 году восстановить позиции «дяди Сэма», которые принадлежало ему по праву – во главе войны против наркотиков. Как и Вудс, он полагал, что возможность для этого лежала в понимании того, что курение опиума было относительно мелкой и незначительной проблемой по сравнению с колоссальным наплывом синтетических наркотиков, который захлестывал весь мир, в том числе Индию и Китай. Он считал, что основной поток наркосодержащих веществ идет из фармакологических лабораторий западных стран, преимущественно из Германии и Швейцарии. Однако официальное мнение Британии выражалось в том, что изменения к лучшему вряд ли возможны, пока Портер диктует правительству США анти-опийную политику. Соединенные Штаты не участвовали в Женевской конвенции до самой кончины Портера в 1930 году.

Некоторые европейские державы не желали налагать экспортно-импортные ограничения, которые они были обязаны ввести. Французы игнорировали их, пока не вмешался Аристид Бриан (1862-1932), лауреат Нобелевской премии мира 1926 года. Во время критического периода 1925 года Бриан был министром иностранных дел. Он снова занимал этот пост с 1926 по 1932 год. Согласно истории, которую Делевинь услышал в Женеве, Бриан, будучи представителем Франции в Лиге Наций и узнав о положении дел у себя на родине, решительно заявил, что этому необходимо положить конец. Франция, которая очень нерешительно вводила контроль за оборотом наркотиков, в конце 20-х годов стала энергично претворять его в жизнь. Швейцария также запоздала с выполнением своих международных обязательств. Вину за задержку ратификации Гаагской конвенции швейцарцы возложили на круги, лоббирующие интересы фармацевтических компаний. Британский дипломат в 1925 году писал:

«Я когда-то жил в Швейцарии, как свой среди своих (если это вообще в человеческих силах – жить как швейцарец) и… у меня сложилось впечатление, что самым большим недостатком этой страны является экономико-политическая коррупция американского толка. Этот недостаток, насколько мне известно, перевешивают многие достоинства, но он пронизывает всю общественную жизнь страны. Интересы крупного капитала (в американском смысле этого слова) настолько сильно влияют на правительство – и это хорошо известно, – что не удивительны подозрения иных государств в отношении тех намерений этой страны, которые могут облегчить кошельки подобных «интересов».

Европейским государством, которое тверже всех сопротивлялось американской политике запретов, было королевство Нидерланды. В 1920-х годах голландское общество было твердым и сплоченным: страна не участвовала в Первой мировой войне и сохранила высокий уровень социального и экономического благосостояния. Голландский закон об опиуме 1919 года (принятый в соответствии с решениями Гаагской конференции) запрещал производство и продажу готовых лекарственных средств, содержавших опиум и кокаин. Но власти этой страны не верили в абсолютизм стратегии американских сторонников запрета наркотиков. Профессор Вестель Уиллоуби (1867-1945) в 1924-1925 годах был советником китайской делегации в Женеве. Он полагал, что замечания голландского представителя звучали с горечью, когда он говорил об американском идеализме и решимости США навязать другим странам свою волю в политике борьбы с наркотиками. В 1928 году Голландия в соответствии с Женевской конвенции запретила хранение опиума и кокаина и тем самым объявила их вне закона. Однако даже после этого шага правительство не преследовало наркоманов и снисходительно относилось к мелким продавцам. В Голландии анти-наркотические законы не рассматривались как карательные, скорее они были средством контроля за производством и распространением наркосодержащих веществ. Незадолго перед тем, как в 1928 году правительство Нидерландов ввело систему сертификации импортно-экспортных операций с наркотиками, со складов Амстердама был отпущен один миллион килограммов листьев коки. Тем не менее, в 1931 году на складах оставалось достаточно запасов, чтобы обеспечивать потребности европейского производства кокаина в течение пяти лет. В период между Первой и Второй мировой войнами употребление порошка кокаина было распространено среди проституток и матросов, особенно в районе Роттердама (где была самая многочисленная китайская диаспора в Европе). Существовала как контрабанда наркотиков, так и подпольное снабжение ими через аптеки. Наркоманов не подвергали карательному принудительному лечению, которое было так популярно в США. Врачи в Голландии пользовались уважением, а их право самим определять метод лечения считалось неприкосновенным.

Мнение женевских экспертов о том, что правительства должны строже контролировать производство наркотиков, подтвердилось в результате нескольких скандалов, случившихся после подписания конвенции 1925 года. Голландская компания «Химическая фабрика Наарден» (Chemische Fabriek Naarden), имевшая лицензию правительства на производство и торговлю наркотиками, в течение восемнадцати месяцев 1927-1928 годов экспортировала (в основном, на Дальний Восток) под ложными наименованиями 3 000 кг героина, 950 кг морфина и 90 кг кокаина. Это стало возможным из-за несовершенства системы контроля в Нидерландах. Преступная деятельность компании была раскрыта, когда в транзитном порту Роттердама обнаружили 60 килограммов героина, отправленного из Антверпена в Китай. После проведенного расследования голландские власти пришли к заключению, что компания «Наарден» не нарушила ни одного голландского закона, хотя с помощью уловок обошла несколько распоряжений и инструкций. Подобный случай произошел и во Франции. Информатор каирской городской полиции охарактеризовал фабрику «Реслер и сыновья» (Roesler & Fils) как одну из самых опасных фирм, экспортировавших контрабандные наркотики в Китай и Египет. Ее грузы шли или напрямую в эти страны, или через Грецию и Константинополь. Фирма располагалась на юге Франции, всего в двадцати одной миле от Базеля. В 1926 году «Реслер» официально поставила 200 кг героина стоимостью в 2 миллиона франков живущему в Вене поляку, Йозефу Раскину. Он представлял собой худший тип авантюриста, имелись также подозрения, что Раскин был советским агентом. Он уговорил афганского посла в Париже, Гуляма Набея, переправить героин в дипломатическом багаже из Марселя в Константинополь, а оттуда – в Индию. Груз вызвал подозрения у марсельской таможни, и Набей отправил его в Бельгию, откуда пограничная служба направила его в Париж. Когда во время передачи груза курьеру возникли осложнения, афганский посол скрылся в Москве. Инспекторы Лиги Наций установили, что в течение трех с половиной лет, вплоть до июня 1929 года фирма «Реслер» экспортировала 6 414 кг героина и 943 кг кокаина. Еще один крупный европейский производитель наркотиков снабжал наркоторговцев более изощренно. Одной из уловок было преобразование морфина в один из сложных эфиров, например, в бензоилморфин, который не был запрещен международными конвенциями. Затем сложные эфиры опять превращались в наркотики. Эксперты Лиги Наций подсчитали, что по самым скромным оценкам с 1925 по 1930 год в незаконный оборот перешли 72 тонны легально изготовленного морфина.

Дела «Наарден» и «Реслер», а также не исчезающие подозрения о махинациях швейцарских фармацевтических фирм укрепили решимость экспертов Лиги Наций ограничить официальные поставки наркотиков, введя максимальные уровни производства наркотиков для каждого государства. Вначале Франция и Нидерланды отказались принять подобные ограничения, так как хотели защитить национальные компании. На Женевской конференции производителей наркосодержащих веществ 1931 года предложение Лиги Наций встретило сопротивление крупнейшего поставщика наркотиков – Японии. Японию поддержали Турция и Югославия, которые защищали интересы своих крестьян, выращивавших опийный мак. Наконец, несмотря на серьезные разногласия, была принята Ограничительная конвенция 1931 года, предусматривавшая систему квот. Каждая договаривающаяся сторона обязывалась ежегодно предоставлять предварительную оценку объема наркотиков, в которых она нуждалась для медицинских и научных целей. Эту цифру тщательно проверял контрольный орган из четырех правительственных экспертов, которые устанавливали ежегодный максимальный объем импорта и производства, а также готовили годовой отчет по предварительным оценкам мировых потребностей в ядовитых и опасных веществах. К 1934 году конвенцию ратифицировали все страны-производители наркотиков, кроме Югославии. Введение лимитов коснулось также кодеина (химическое производное морфина) и других недавно открытых синтетических опиатов, которые нелегально поставлялись в конце 1920-х годов. Несмотря на эти успехи, результаты конференции 1931 года показались Делевиню очень скромными.

В недалеком прошлом незаконные поставки наркотиков были ограничены определенными регионами мира, но теперь они быстро превращались в международную проблему. Это нашло отражение в том, что Леви Натт, возглавлявший управление по борьбе с наркотиками, не вел разведывательную работу за пределами США, а Энслинджер, первый комиссар Бюро по борьбе с наркотиками, в 1930-х годах организовал международную разведывательную сеть. База секретных агентов США находились в Париже и постоянно контактировали с полицией европейских стран. Эти меры вскоре привели к разгрому международной преступной организации. В апреле 1931 года русский грек по имени Давид Гуревиди (род. 1899) повздорил с Анастасиосом Элиопулосом (род. 1897), в чьей парижской квартире в то время проживал. Элиопулос называл себя банкиром. Гуревиди дал французским властям признательные показания на Элиопулоса и двух его братьев, происходивших из пирейской торговой династии. Он утверждал, что с 1927 года братья вели незаконные крупномасштабные операции с наркотиками. Старший брат, Эли (род. 1893) иногда представлялся Эриком Элиотом и также жил в Париже в роскошной обстановке. Агенты США, сразу же включившиеся в расследование, поделились важной информацией с полицией Британии, Голландии и других стран. В результате Эли Элиопулос был выслан из Франции. После проведения еще одной подобной операции в ноябре 1931 года на вокзале Берлина был задержан житель Нью-Йорка Август Дель Грасио («Малыш Оги»). Он прибыл в Германию из Стамбула и имел при себе документы, которые раскрывали широкую сеть отделений этой преступной организации. Сэр Томас Рассел (1879-1954) из египетского Центрального разведывательного бюро по наркотикам полагал, что большинство европейских поставщиков были мелкой рыбешкой.

«Из того, что я слышал от американских полицейских и агентов по борьбе с наркотиками, когда работал в США в 1923 году и позже, становится ясно, что в Штатах дисциплина в бандах чрезвычайно строгая. Тем, кто подворовывает или изменяет, грозит немедленное возмездие от ножа или пистолета. Левантийские контрабандисты наркотиков, напротив, были публикой низкого пошиба, которым не хватало жесткости и дисциплины. Это были в большинстве своем изменники или доносчики, они относились друг к другу с таким недоверием, что от этого серьезно страдал их бизнес».

Поставщики наркотиков не имели бы работы без людей, выращивавших коку и опийный мак. Источником мировых поставок кокаина были плантации коки в Латинской Америке и Голландской Ост-Индии. В 1900 году самым крупным экспортером сырья для кокаина было Перу (около одного миллиона килограммов ежегодно). В 1905 году Перу стало также ведущим мировым производителем кокаина, поставляя в год десять тонн наркотика, в основном – во Францию, Германию и США. Крупный латифундист из района Гуанако, дон Аугусто Дюранд, стремившийся модернизировать систему землевладения, надеялся, что легальное производство кокаина поможет стране преодолеть отставание в экономике. Он усовершенствовал метод выращивания коки, построил лабораторию для получения сырого кокаина и нанял хорватских рабочих. Вдобавок к собственным операциям, Дюранд в 1917 году был посредником японской компании «Хоси Фармасьютисалс» (Hоshi Pharmaceuticals), которая пыталась приобрести 3 000 квадратных километров земли для выращивания коки и производства кокаина. Сделка, однако, не удалась, так как компания обанкротилась во время японского финансового скандала 1921 года. Перуанским производителям наркотика становилось все труднее конкурировать с голландскими экспортерами с колониальной Явы. Им также мешал запрет США на импорт коки. Ко времени убийства Дюранда в 1923 году производство коки в Андах постепенно возвращалось к снабжению традиционного местного рынка, основными потребителями которого были индейцы. Кока производилась также в других латиноамериканских странах. Боливия, например, в 1925 году экспортировала 388 170 кг коки, в основном – в Германию. Британский посол в Ла Пасе в 1926 году, после совещания по коке со своим американским коллегой, сообщал:

«На шахтах, строительстве железных и шоссейных дорог индейцы отдыхают по часу два раза в день, чтобы пожевать коку. Можно даже с определенной натяжкой утверждать, что это растение является их постоянным и основным пищевым продуктом. Кока – это легкий интоксикант, который создает стимулирующий эффект и позволяет преодолевать усталость. Несомненно, однако, что в конце концов кока оказывает разрушительное воздействие, если не на тело, то уж точно – на умственные способности. Физически индейцы крепко сложены и не кажутся ни слабыми, ни больными, но в умственном отношении большинство из них ниже среднего уровня животного, например, человекообразной обезьяны, на которую они очень походят чертами лица. Между прочим, боливийские индейцы более всех напоминают утерянное звено теории Дарвина, и я склонен относить их интеллектуальную отсталость на счет многих поколений, жевавших коку».

Хотя коку продолжали жевать в Аргентине, в Чили в 1926 году ее импорт был запрещен. В 1890-х годах на острове Ява голландские колонисты в качестве эксперимента засеяли 500 акров кустами коки, которой надеялись снабжать немецких производителей. В 1900 году в Амстердаме открылась «Голландская кокаиновая фабрика (Nederlandsche Cocainefabriek). К 1910 году она стала крупнейшим в мире производителем кокаина, Амстердам вытеснил Гамбург в качестве международного центра торговли этим наркотиком. Во время войны ведущие производители кокаина снизили на него цену в попытке увеличить спрос. Попытка закончилась успешно, но после войны в результате перепроизводства наркотика цены резко упали. В 1924 году Голландская кокаиновая фабрика «Хоффманн-Ла Рош», а также немецкие компании «С.В. Берингер» (C.F. Boehringer Sohne) и «Мерк» подписали Европейскую конвенцию производителей кокаина с целью стабилизировать рынок. Производители кокаина в Англии, Франции и Германии отказались присоединиться к картелю. Они очевидно понимали, куда пойдет продукция картеля: по мере того, как в 1920-х годах медицинское потребление кокаина снижалось, увеличивалось его использование в нелегальном обороте наркотиков.

Выращивание опийного мака было географически гораздо более распространенным, чем выращивание коки – особенно после заявления вице-короля Индии. В феврале 1926 года он объявил, что его правительство в течение десяти лет будет ежегодно сокращать экспорт индийского немедицинского опиума с тем, чтобы прекратить его в 1937 году. Отчасти это решение было принято под давлением министерства внутренних дел – Делевинь выступал против экспорта индийского опиума во французский Индокитай, поскольку тамошние власти вели нечестную игру с поставками наркотиков. В Персии одну четвертую всего экспортного объема и одну двенадцатую часть государственных доходов составляли прибыли от продажи опиума, однако экспорт индийского опиума падал, так как вырос спрос на персидские поставки. Отношение европейских стран к производству опия в Персии было благосклонным. В 1913 году английский чиновник колониальной администрации, сэр Арнольд Уилсон (1884-1940), посетил султана Луристана.

«Это был человек средних лет, с ясным умом, который умел заставить людей подчиняться себе, серьезный и заядлый курильщик опиума и прекрасный собеседник. Мы пили кофе, чай, легкие прохладительные напитки и непринужденно обсуждали нынешние смутные времена, цену на древесину… и относительные достоинства винтовок Маузер и Ли Энфилд».

В 1920-х годах, будучи тегеранским директором Англо-Персидской нефтяной компании (Anglo-Persian Oil Company), Уилсон защищал потребление опиума. Он полагал, что существование в западных странах немногих слабоумных наркоманов – плохой повод для подрыва персидской экономики путем законодательства, направленного против этой страны. Персия постепенно становилась все более значимым поставщиком опия на Дальний Восток. Ключевой фигурой в обороте этого наркотика был Хасан Немази (род. 1860?) –подданный Британии индийского происхождения, живший поочередно в Гонконге, Бомбее и Ширази.

«Опиумное кольцо» Немази контролировало продажу опиума на Дальнем Востоке. Еще до заявления вице-короля Индии стоимость экспортируемого опиума из персидского порта Бушир составляла в 1922-1923 годах 664 340 фунтов стерлингов, а в 1923-1924 годах – 1 246 466 фунтов. Почти половина экспорта, согласно таможенным документам, была предназначена для России, откуда наркотик распространялся по странам Дальнего Востока. В 1930-х года большие поставки из Бушира шли в Японию, где опий перерабатывался в героин.

Заявление вице-короля от 1926 года открыло также большие возможности для нелегальных поставок китайского опиума. Труднее стало проводить в жизнь правительственные программы, направленные на снижение традиционного курения опия. Финансовый советник сиамского правительства, сэр Эдвард Кук (1881-1955), жаловался в 1927 году, что импульсивный шаг Индии, который удостоился ничего не значащих аплодисментов в Женеве, усложнил задачу снизить курение опиума для тех правительств, которые искренне пытаются добиться эффективного контроля над этой зависимостью. Он говорил, что незаконные поставки опиума, в основном из Китая, рекой льются в Сиам – частью морем, а частью наземными перевозками с севера. Эти поставки вынудили Сиам отложить регистрацию опийных наркоманов и их регулируемое снабжение. Они также увеличили коррупцию среди чиновников. Результаты заявления вице-короля о прекращении экспорта индийского опиума вкратце изложил дипломатический обозреватель в 1927 году. Он писал, что Гонконг, находившийся на границе с Китаем, наводнен контрабандным опиумом. Чтобы избавиться от него хотя бы частично, понадобилась бы многочисленная и дорогостоящая таможенная служба. Контрабанда незаконного опия достигла колоссальных размеров. По мере ее роста возрастало и количество заключенных, пока тюрьмы не переполнились «искусственно созданными преступниками». За десять лет ситуация значительно ухудшилась. Лорд Тальбот де Малахайд (1912-1973) отмечал в 1937 году, что Гонконг стал центром высоко организованных поставок опия-сырца и очищенного опия. Ситуация в Гонконге была устрашающей. С одной стороны, там не выращивали опиумный мак, а государство не изготавливало и не очищало опиум. Хотя государственная монополия на торговлю очищенным опиумом существовала, было зарегистрировано всего 1 194 курильщика и ни одной курильни. С другой стороны, было подсчитано, что в Гонконге имелось около трех тысяч подпольных мест для курения, в половине которых курили героин. Курильни были запрещены здесь с 1910 года. При населении в один миллион человек (98 процентов которых били китайцами) в Гонконге было 24 тысячи героиновых наркоманов и сорок тысяч курильщиков опиума. Только в 1936 году правительство конфисковало 3,6 миллиона героиновых таблеток. Тюрьмы не вмещали всех арестованных.

После заявления 1926 года, кроме Персии и Китая, появились и другие источники снабжения опиумом. Наркодельцы сконцентрировались на Балканах: рост посевов опийного мака произошел в Сербии, Турции и Болгарии. В 1924 году сбор опия в южной Сербии (в то время носившей название королевства Сербии, Хорватии и Словении) достиг 38 400 килограммов, в 1925 году он почти удвоился. Содержание морфина в сербском опиуме составляло 13 процентов по сравнению с 9 процентами в азиатском, что делало его крайне привлекательным для поставщиков. Мак стал распространенной сельскохозяйственной культурой, поскольку его урожай приходился на то время, когда крестьяне не были заняты другой работой. Более того, в сборе опия могли участвовать женщины и дети, он давал быстрый доход, а если посевы уничтожала зимняя непогода, мак можно было высеять весной. Урожай из Сербии продавали во Францию и греческие Салоники. В 1924-1925 годах французская «Центральная компания по торговле алкалоидами» (Comptoir Central des Alcaloides) приобрела в южной Сербии земли под посевы мака. Ее фактическим руководителем был бельгиец Поль Мешелер. В конце концов, благодаря тому, что Югославия не подписала Ограничительную конвенцию 1931 года, сербская фабрика Мешелера в 1932 году начала экспортировать опиум.

Европейские и японские наркодельцы обратили свои взоры к Турции (которая также не подписала Ограничительную конвенцию), где можно было свободно приобрести опий-сырец. В 1927 году константинопольская фабрика с японским капиталом производила ежедневно десять килограммов героина. Это было в десять раз больше официального объема наркотика, производимого в Британии. Турецкая торговая палата в 1929 году выступила с заявлением, что постепенное сокращение выращивания опия в Индии дает Турции возможность стать ведущим поставщиком на европейских рынках. Представитель турецкого правительства признал, что только за шесть месяцев 1930 года страна экспортировала без лицензий стран-импортеров (чего требовали постановления Лиги Наций) более 2 тонн морфина и более 4 тонн героина. Почти весь груз был отправлен в Европу. К началу 1930-х годов в Стамбуле работали три фабрики, способные ежемесячно выпускать до 2 тонн героина. Кроме японской фабрики сюда перевели два французских производства. Большая часть из 251 тонны турецкого опиума, экспортированного во Францию, предназначалась для двух фабрик, расположенных недалеко от Парижа и работавших предположительно на нелегальных торговцев наркотиками. Одна из них принадлежала «Центральной компании по торговле алкалоидами» Мешелера. Другим производителем было «Индустриальное общество органической химии» (Societe Industrielle de Chimie Organique), или SIDO, которое контролировал Жорж Девино. Эти фабрики облегчили поставки наркотиков в США, Египет и на Дальний Восток, которые прежде были основаны на «утечках» из Наардена и Мулхауса. В 1930 году, после того как французское правительство аннулировало лицензию Девино, он построил такую же фабрику в северном предместье Стамбула, на азиатском берегу Босфора. Вскоре после этого Мешелер основал производство в Эюбе, на Золотом роге. Он сотрудничал с Эли Абуисаком, турком, который переправлял наркотики на итальянских судах. Чтобы защитить себя от шантажа турецких таможенников и служащих пароходных компаний, французы пользовались покровительством главаря марсельской банды, Поля Вентуры, он же «Угольщик».

В 1931 году в Женеве Рассел – английский глава египетского отделения Центрального разведывательного бюро по наркотикам – энергично разоблачил деятельность французских фабрик, а во время официального визита в Анкару и Стамбул представил доказательства турецким властям. За этим последовала серия арестов. Американскому послу, Джозефу Грю (1880-1965), в 1931 году доложили, что турецкое правительство решило временно прекратить работу этих производств и опечатать запасы имевшейся в наличии готовой продукции. С этого времени экспорт наркотиков с французских фабрик был запрещен без документального оформления груза и разрешения страны-импортера. В Лигу Наций поступил запрос предоставить список иностранных торговцев наркотиками в Турции. В результате и Девино, и Мешелер в октябре 1931 года были депортированы. Дипломатическое давление на Турцию продолжил преемник Грю на посту американского посла, генерал Чарльз Шеррилл (1867-1936). Он убедил турецкого правителя, Мустафу Кемаля Ататюрка (1881-1938) в том, что Стамбул стал угрозой для здоровья планеты, а наркомания распространяется среди офицеров его собственной армии. Это привело к тому, что в 1932 году была разработана и проведена в жизнь программа против нелегального оборота опиума. Однако через двадцать лет Энслинджер так отозвался о Турции: «Там нет никакого контроля ни над производством, ни над распределением опиума. Там имеется множество подпольных героиновых лабораторий».

В соседней Болгарии в 1930 годах площадь посевов под опиумный мак неуклонно увеличивалась. Производство опия возросло с 800 кг в 1932 году до 5 000 кг в 1933 году. В 1932 году недалеко от Софии открылась первая фабрика по производству препаратов на основе опиума. Через несколько месяцев было возведено еще четыре конкурирующих производства. Кроме того, действовали, по меньшей мере, четыре подпольных лаборатории. Объем продукции болгарских героиновых фабрик более чем в два раза превышал мировые официальные потребности в наркотике. Однако в 1933 году – с двухлетней задержкой – страна присоединилась к Ограничительной конвенции и ввела лицензирование и правила, которые резко снизили прибыли наркоторговцев. В 1934 году Болгарию посетил сотрудник американского Федерального бюро по борьбе с наркотиками и усилил давление на болгарское правительство. Когда в 1938 году закрылась последняя болгарская фабрика по переработке опиума, Лига Наций, наконец, могла утверждать, что контролирует легальное производство опиатов в Европе. По мнению леди Рэчел Крауди, именно контроль, а не запрещения способствовал сокращению международного оборота наркотиков.

Важными источниками синтетических наркотиков были также Япония и Тайвань (который в 1895 году стал первой японской колонией). Китайское населения Тайваня переняло традицию курения опиума, которую сами завоеватели побаивались, так как полагали, что она может распространиться на остальную часть их империи. Однако политик Гото Симпэй (ум. 1929), изучавший в Германии западную медицину, предложил легализовать опиум на Тайване, ввести регистрационную систему для наркоманов и лицензировать курильни. Его предложение было принято. Гото разработал для острова – а позднее и для Манчжурии – колониальную систему, при которой доходы опиумной монополии компенсировали затраты на военную оккупацию. Он стал опекать крестьянина из Осаки, Нитаноса Отозо, который получил лицензию на выращивание опийного мака у себя на родине, а в 1930-х годах стал известен как «король опиума». В этих предприятиях участвовали и частные предприниматели, особо следует выделить Хоси Хадзиме (род. 1880). В 1890-х годах Хоси изучал политические науки в Колумбийском университете и перевел на японский язык работу Герберта Гувера «Американский индивидуализм». Будучи поклонником американского образа жизни, он поместил в современное семиэтажное здание своей штаб-квартиры закусочную и кафе-мороженое. Около 1910 года Хоси решил вытеснить с японского рынка готовых лекарственных препаратов немецкие фирмы, которые занимали лидирующие позиции, и для этого основал компанию «Хоси фармасьютикалс». Затем он попытался занять их место на японском рынке морфина. Хоси стал другом Гото и Нитаноса и сколотил состояние на государственной лицензии на морфин, однако потерял фирму, будучи замешан в скандале с контрабандой наркотиков в 1921 году. После того, как «Хоси фармасьютикалс» потеряла свое влияние, героин и морфин стали производить другие, более мелкие компании (в основном, для поставок в Китай). Хоси и другие производители героина использовали в качестве мелких наркоторговцев ронинов, многие из которых имели связи среди военных. Японский незаконный оборот наркотиков получил печальную известность во всем мире. Американский эксперт, Герберт Мей в 1927 году сообщал: «То, что Япония в состоянии регулировать свое производство – если она этого захочет – доказывает ее способность защитить от порока собственный народ и контролировать контрабанду, если это отвечает ее интересам». Политика Японии на Тайване заключалась в том, чтобы сохранять на очень низком уровне цены на наркотик для зарегистрированных наркоманов. В 1924 году в Женеве японский делегат объяснял, что курильщики опиума могут получить то, что хотят, и в результате контрабанда становилась неприбыльной. Слишком высокая цена на наркотики привела бы к их незаконному ввозу и нелегальному курению. Он говорил, что это доказывают факты. В Гонконге, например, цена наркотика была в четыре раза выше, чем на Тайване, и это привело к широкомасштабной контрабанде.

Японский полковник Ясимото отличался реакционными взглядами и возглавлял сверхпатриотическое «Общество цветения вишни», которое намеревалось воспользоваться прибылями от продажи наркотиков для финансирования тайного и опасного заговора. В сентябре 1931 года офицеры штаба Квантунской армии подготовили к северу от Мукдена взрыв на Южно-Маньчжурской железной дороге, которой управляла Япония. Этот инцидент стал предлогом для захвата части Китая японскими войсками и создания марионеточного государства Маньчжоу-го. Северный Китай немедленно наводнили поставщики наркотиков, находившиеся под защитой японской армии. В 1934 году Нинатоса Отозо, престарелый «король опиума» из Осаки, приехал в новое владение Японии в поисках подходящих угодий для маковых плантаций. После 1936 года новые посевы мака, в том числе в Монголии, контролировал протеже Нинатоса. Опиумная монополия в Манчжоу-го привела к незаконному изготовлению и торговле наркотиками, которые Япония рассматривала как источник доходов и вопрос расовой стратегии. Справочник для солдат Квантунской армии объяснял, что употребление наркотиков недостойно высшей расы японцев. В нем говорилось, что наркоманами могут стать только представители низших и вырождающихся рас - китайцы, европейцы и индийцы. Именно поэтому их предназначение заключалось в том, чтобы быть слугами японцев и постепенно исчезнуть. Эта политика привела к деградации населения Манчжурии, она применялась и в других зонах влияния Японии. В конце 1930-х годов приезжий европеец в порту Тяньцзинь, взятом в концессию японцами, наблюдал типичную сцену. В уличном ларьке, где продавались наркотики, наркоман передал деньги продавцу, закатал рукав, получил укол и отправился дальше.

Вскоре после окончания Второй мировой войны Сэр Томас Рассел писал:

«К 1939 году мы наблюдали, как наркобаронов выкинули из Швейцарии и Франции, затем – из Турции, иностранных поселений в Китае и наконец – из Болгарии. Наркодельцам осталась только одна страна, и, я надеюсь, что они столкнулись там с еще более отъявленными мерзавцами, чем они сами. Оккупированный Японией Китай скоро стал единственной страной мира, где рост наркомании являлся продуманной политикой правительства. Год за годом нам в Женеве приходилось выслушивать красноречивые объяснения японского делегата, года за годом американская делегация и Центральное разведывательное бюро по наркотикам давали точные данные по состоянию дел в Манчжоу-го и Северном Китае – но бесполезно. Япония решила применить наркоманию в качестве оружия агрессии и намеренно превращала отвоеванные у Китая территории в огромный опиумный и героиновый притон».

Лондонскому Министерству по делам колоний и его администрациям на Востоке не нравились ни Лига Наций, ни настойчивость министерства внутренних дел. Их критика, сводившаяся к неприятию американской модели карательных анти-наркотических законов, не была циничной или безответственной. Колониальные чиновники были убеждены, что запреты невозможно навязать, они вели к коррупции и создавали новый класс преступников. Министр по делам колоний, Леопольд Эмери (1873-1955), в 1927 году заявил, что администрация Малайи и Гонконга были обеспокоены ужесточением наказаний за курение опиума. Курильщики опиума на Востоке не были связаны с героиновой проблемой в Европе и США, за исключением того факта, что запрещение опиума поощряло и увеличивало спрос жителей Востока на гораздо более опасные наркотики. Эмери писал, что результатом проведения политики Женевы станут переполненные тюрьмы, разрастание паразитического класса информаторов, распространение шантажа и наказание множества людей, которые в ином отношении никак не угрожают колониям. Следовало также ожидать коррупцию среди чиновников и неизбежный ущерб, который будет сопровождать систему выплаты вознаграждений информаторам. Это имело бы разрушительные последствия.

Перед началом Первой мировой войны в английский колониях отменили аукционы монополий на поставку опия китайским синдикатам и заменили ее государственной монополией на изготовление и распределение наркотика. В 1920-х годах британские колонии в финансовом отношении продолжали зависеть опиумных доходов. В 1925 году 37 процентов поступлений в казну английских колоний на Малайском полуострове составляли налоги на опий. В Северном Борнео они достигали 24 процентов, а в Брунее – 21 процента. Тем не менее к 1925 году потреблялось столько же контрабандного опиума (в основном китайского), сколько и государственного. В 1920 году в Малайзии была введена система нормирования, при которой количество опия, продаваемого оптовым торговцам, снижалось на 10 процентов от среднего объема продаж того же месяца предыдущего года. Это вызвало такое накопление запасов, спекуляцию и скандалы, что эксперимент через несколько месяцев был прекращен. В 1926 году была введена новая система регистрации, лицензирования курилен опиума и нормирования его поставок. Сэр Лоренс Гиллемард (1862-1951), губернатор колоний на Малайском полуострове, в 1927 году сообщал из Сингапура: «Здесь нет опиумного порока, требующего решительных и неотложных мер. Потребление опиума почти не наносит ущерба и приносит некоторую выгоду. Разумеется, есть и случаи злоупотребления, как например, в Англии имеются случаи белой горячки. Однако они не приводят к преступлениям или умопомешательству. Слишком одурманенный курильщик просто слабеет и спокойно уходит». Гиллемард писал, что если принять во внимание длину береговой линии, контрабанде наркотиков не смог бы помешать весь британский флот. Он считал, что запреты в любом случае были неправильной политикой. «Жесткие запреты на опиум превратят более чем миллионное китайское население, от труда которого зависит процветание этой наиболее важной колонии, в большевиков». Он также полагал, что запрещение опия приведет к преступлениям на почве алкоголя. «Здесь слишком много пьют даже китайцы из высших классов, а причиной преступлений и волнений среди бедняков служат спиртные напитки».

Полицейский Герберт Робинсон (род. 1896) описывал коррупцию в Бирме. Курильщики опиума в этой стране регистрировались, чтобы ежемесячно получать фиксированную порцию наркотика в государственных лавках. Новые лицензии получить было трудно. Намерения правительства сводились к тому, что по мере вымирания зарегистрированных наркоманов курение опиума постепенно исчезнет. Но опиум, купленный в государственных лавках, перепродавался на черном рынке и использовался незарегистрированными наркоманами при соучастии полиции. Если владелец опиумной лавки задерживал выплату взятки, полиция делала налет на его заведение, а если находила подпольных курильщиков, то конфисковала трубки. Как объяснял Робинсон, старые трубки очень ценились за густой налет в чубуке. Если во время облавы полиция забирала старые трубки, владелец курильни поспешно выплачивал задолженность и возвращал себе отобранное. Для отвода глаз он приносил такое же количество новых, ничего не стоящих трубок, которые тут же сжигали. В 1924 году Робинсон курил опиум в заведении под названием «Дом оленя», когда полиция провела внезапную облаву. «Случилась удивительная вещь», рассказывал он. «Все эти спокойные и неподвижные курильщики в соседней комнате поднялись со своих лежанок, быстро протопали мимо меня и побежали в ночь. Я услышал треск дерева и, выглянув из двери во двор, увидел, что бамбуковый забор исчез. Его опрокинули бежавшие в панике люди». Затем он увидел полицейского, стоящего в комнате в ожидании взятки. Робинсона удивило не столько соучастие полиции, сколько смятение курильщиков опия. Все они не были зарегистрированы. Если бы их поймали и арестовали, они автоматически лишились бы источника поставки, поэтому силы им придал не страх перед полицией, а нечто гораздо более ужасное. Коррупция была свойственна не только Дальнему Востоку. Де Монфрей подробно описывал способы, с помощью которых ближневосточные таможенники и морские пограничники обогащались за счет контрабанды наркотиков.

Послевоенная система регулирования оборота наркотиков создала все условия для того, чтобы самые большие состояния сколотили самые наглые нелегальные поставщики. Как правило, они не скрывали своих взглядов, даже когда купались в богатстве. Некий греческий торговец, ставший наркодельцом в 1920-х годах, говорил, что запрещение всегда останется запрещением, что бы оно ни запрещало. «Закон никогда не запретит спрос, а предприимчивые, не страшащиеся риска люди – пусть и не святые – будут снабжать клиентов тем, чего те желают, и по цене, которую клиенты готовы заплатить». Обстановка в мире и политика запрещений востребовали этот особый вид предпринимательства. Первая мировая война велась до полного ослабления сторон, чьи ресурсы истощались на фронте. Она уничтожила императорские режимы Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов, последовавшая за этим политическая и экономическая нестабильность создали новые возможности для незаконного оборота наркотиков.

Контрабанда наркотиков на Дальнем Востоке как советскими официальными лицами, так и бежавшими белогвардейцами была результатом распада империи Романовых. Население Харбина, столицы маньчжурской провинции Хейлунцзян и стратегического пункта Восточно-китайской железной дороги, возросло за двадцать лет с 1911 года с 40 тысяч до 332 тысяч человек. В городе сходились пять железнодорожных веток, и беженцы, переселившиеся из России после революции 1917 года, скоро поняли, что Харбина представляет собой идеальный перевалочный пункт для торговли наркотиками. Более того, в 1927 году британский консул в Харбине сообщил, что советские официальные лица и чиновники Восточно-китайской железнодорожной компании, которые путешествовали в служебных вагонах, везли с собой большие партии наркотиков. Их прятали за обшивкой вагонов или в дровах, которыми вагоны отапливались зимой. Наркотики также переправлялись через свободный порт Далянь (Дальний, Дайрен) в провинции Ляонинь.

«Для перевозки грузов широко используются русские женщины, особенно еврейки. Им хорошо платят, в том числе комиссионные, в зависимости от веса груза… Солдаты-белогвардейцы, которых нанимает генерал Чан-Цунчан, путешествуют по военным паспортам и тем самым не подлежат таможенному досмотру. Хотя им месяцами не платят мизерного жалованья, они сорят деньгами в ночных клубах Харбина… Розничную торговлю ведут, как правило, японские аптеки. Центральный отель Даляня является логовищем контрабандистов. Он принадлежит русскому еврею по фамилии Лернер, который служит посредником между продавцами и покупателями грузов и получает комиссионные от каждой сделки. Его агентом в Харбине является другой еврей по фамилии Ставиский, бывший владелец отеля, которого японцы депортировали в 1921 году после нескольких обвинений в контрабанде наркотиков. Богатые торговцы снимают комнаты в отеле «Ямато», откуда руководят движением грузов. Существует также несколько небольших гостиниц, которыми управляют русские евреи, в городе Чанчунь, в зоне Южно-маньчжурской железной дороги. Эти гостиницы используются наркоторговцами для передачи грузов проводникам Восточно-китайской железной дороги, чтобы безопасно доставлять их в Харбин».

Начальник полиции (русский по происхождению), по словам британского консула, извлекал большую прибыль, задерживая мелких торговцев наркотиком и безжалостно заставляя их платить немалые деньги. Один владелец обувного магазина сколотил себе состояние на продаже персидского опиума, который поступал в Харбин из России. После того, как он перешел на торговлю морфином и кокаином, его в 1926 году похитили, и он вынужден был заплатить выкуп.

Когда обстановка в порту Далянь стала для наркодельцов слишком опасной, грузы стали поступать через другой порт в провинции Ляонинь. Согласно донесениям британского консула, корейские коммунисты пополняли свою кассу, поставляя контрабандный опиум, который выращивали близ Владивостока. После того, как немецкие таможенники стали тщательнее проверять грузы, направлявшиеся на Дальний Восток, основным поставщиком наркотиков стала Франция. В 1928 году операциями с наркотиками в Харбине занялся русско-японский картель, но только после того, как убедился, что японская береговая охрана и китайская морская таможня в Даляне были полностью подкуплены.

Империя Габсбургов, как и Российская империя, была уничтожена войной. Ее центр больше всех других крупных городов пострадал от катаклизмов, завершившихся в ноябре 1918 года. Вена превратилась из столицы некогда гордой империи в центральный город обнищавшей страны с населением в шесть миллионов человек. В 1921 году приезжий англичанин написал, что Австрия похожа на скинувшего панцирь краба. В 1922 году валюта искалеченного государства была значительно девальвирована. Беженцы из восточных районов страны – Галиции и Украины – привыкли к тяжелой жизни и были готовы пережить и эти трудности. По словам французского финансиста, барона Гарри д’Эрланже, эти мошенники с неглубоким знанием двух-трех языков и поверхностными сведениями о том, как обойти несколько статей неуклюжего законодательства, пришли к выводу, что поставки наркотиков являются для них самым выгодным делом. Полицейский рейд в 1924 году обнаружил доказательства того, что только один наркоделец переправил в Венгрию 501 килограмм морфина. Этого количества хватило бы для анестезии всей Центральной Европы. Хотя ежегодная потребность Австрии в морфине составляла 60 кг, зарегистрированные аптекари и оптовые торговцы получили 210 кг, а это означало, что 150 килограммов были либо нелегально использованы внутри страны, либо реэкспортированы. Полиции Вены были известны 200 кокаиновых наркоманов.

Крушение империи Гогенцоллернов было таким же разрушительным. Германия, как и Австрия, пережила глубокую инфляцию, сопровождавшуюся материальными трудностями и моральным разложением населения. Фармацевтические компании, такие как «Мерк», имели производственные мощности, которые превосходили внутренние потребности страны. Во времена Веймарской республики основной проблемой стала утечка и контрабанда опасных наркотиков с немецких фабрик. Делевинь в 1926 году писал: «У Германии очень грязные руки в вопросе незаконного оборота наркотиков, однако широкомасштабное использование поддельных этикеток (многие из которых, судя по всему, имеют японское происхождение) дает немецкому правительству и производителям повод для защиты». В 1931 году нью-йоркский поставщик наркотиков хвастался, что когда несколькими годами ранее работал на Арнольда Ротштейна, то привозил на миллион долларов наркотиков с фабрики «Мерк» в Берлине. Он говорил, что однажды поехал туда со ста тысячами долларов Ротштейна и шестьюдесятью тысячами своих денег. В тот раз он встретился с главным контактом Ротштейна на фабрике. Энслинджера радовало то, что нацисты разобрались с наркоманами и поставили ситуация под контроль.

В 1926 году английский представитель в Консультативном комитете Лиги Наций доложил, что наркодельцы зарабатывают огромные суммы на контрабанде швейцарского морфина в США в электрических лампочках, обивке стульев, шоколаде и туалетных принадлежностях. В 1920-х годах Швейцария экспортировала 95 процентов производимого морфина и кокаина. Одним из теневых торговцев наркотиками был гражданин США Дж. Уилликс Макдональд. В 1919 году штаб-квартира Макдональда находилась в Гааге, откуда он отправлял грузы на Дальний Восток через свободный порт Копенгаген. Переместившись во Фрейберг, он поставлял оружие и наркотики. После расследования, проведенного немецким правительством, Макдональд в 1924 году поселился недалеко от Базеля. Он отправил в Гонконг и Шанхай несколько грузов наркотиков под видом сульфида натрия и карболовой кислоты, изготовленных на фабриках «Хоффманн-Ла Рош». Иногда он упаковывал наркотики прямо на территории фабрик. Его деятельность продолжалась несколько лет. В 1926 году Делевинь известил министерство иностранных дел: «Мы только что получили сообщение от одного из наших информаторов, что известный наркоделец Макдональд… готовит для отправки крупный груз опиума и морфина на Дальний Восток. Наркотики, вероятно, будут скрыты в партиях лактата кальция и часов». Несмотря на постановления швейцарского правительства, в стране можно было легко приобрести морфин. В 1930-х годах модельер Габриель (Коко) Шанель (1883-1971) и эффектная покровительница авангардного искусства и музыки, Мися Серт (1872-1950) часто ездили за морфином из Парижа в Швейцарию. Для Шанель наркотик был «полезным успокоительным средством», а Серт искала в нем забвение.

Оккупация Германии союзниками облегчила контрабандную торговлю наркотиками. В 1921 году врачи Куртуа-Сюффи и Жиру писали, что солдаты союзников, привлеченные громадными прибылями, стали наркоторговцами. Возросшая бдительность парижской полиции заставила поставщиков кокаина перебраться на юг, в порты Марселя и Тулона, прибрежные курорты Ниццы, Монте-Карло и Биаррица, а также в пограничные районы Эльзас-Лотарингии. Нередко можно было видеть, как представители полусвета в безумном состоянии меняли свои драгоценности и меха на дурманящий порошок. Курьерами были проводники железнодорожных компаний, как Лужин Набокова, и солдаты французских оккупационных сил. Один килограмм кокаина (в просторечии называемого «сумасшедшим порошком» или «вдыхалкой») продавался в то время во Франции за 1 300 франков (106 долларов США), один грамм – за 20 или 30 франков (25 франков были равны одному доллару США). На каждом килограмме наркотика можно было получить 20 тысяч франков прибыли. Что же касалось наркотиков, вывозившихся из Франции, то американские агенты обнаружили, что в первые восемь месяцев 1931 года организация Элиопулоса получила прибыли на 250 тысяч фунтов стерлингов (по курсу 2000 года это эквивалентно 4-5 миллионам фунтов). Эти деньги пришли от грека, обосновавшимся во французской концессии в Тяньцзине. Нелегальные наркотики для внутреннего использования переправлялись в поддельных наручных часах, медальонах или пудреницах с двойным дном. Некоторые наркоторговцы продавали мандарины, наполненные кокаином, другие – искусственные цветы, в лепестках которых были спрятаны крохотные пакетики с наркотиком. Его передавали клиентам у фонтанчиков с питьевой водой, на сидении припаркованного такси или в кабинке туалета.

Отношение правительства Третьей республики к своим гражданам, которые употребляли наркотики, англо-саксонцам могло показаться благосклонным, но его можно назвать также реалистичным. Французская анти-наркотическая политика и постановления не отличались фанатизмом, хотя наличие 80 тысяч наркоманов (в основном, кокаинистов и морфинистов) время от времени толкало журналистов на ритуальные обличительные выступления. Поучительным было дело Лазаря Кесселя (1900-1920, которого знали под кличками «Зибер» и «Лола».). Он был блестящим молодым музыкантом русско-еврейского происхождения, чья семья поселилась во Франции после революции 1917 года. Его друг вспоминал, что он был изысканным существом. Кессель любил повторять, что нет смысла в жизни, в которой преследуешь цель и не можешь ее достичь. В 1920 году, сразу после того, как он получил первое место на конкурсе в консерватории, Кессель застрелился в отеле на левом берегу Сены. Согласно современной оценке, его самоубийство стало символом нездоровой и извращенной морали его поколения. Правая пресса подхватила историю самоубийства Лолы и в серии редакционных статей возместила злобой все, чего ей не хватало в доказательном плане. Лолу обвиняли в том, что он выиграл конкурс под воздействием кокаина, в морфинизме, алкоголизме, гомосексуализме и дегенеративном эстетизме. «Франс дю Нор» писала, что молодым невротикам нравится все противоестественное. «Их нужно не возводить на Олимп, а посылать в сумасшедший дом», утверждала газета. Старший брат Лазаря, Джозеф Кессель (1898-1979) был политическим обозревателем и автором многих авантюрных романов. Он был всеяден во всем, что касалось наркотиков, секса, садомазохизма, азартных игр и другого экстремального времяпрепровождения. Самого младшего брата называли «Смок». Он был издателем криминального журнала и растратил огромные деньги, чтобы заплатить долги букмекерам и продавцам кокаина. В 1931 году, возвращаясь с «кокаиновой вечеринки», он попал в автокатастрофу, и ему ампутировали ногу. В результате лечения он приобрел зависимость от морфина. Эти несчастные люди получили известность в связи с употреблением наркотиков, которые, начиная с 1920-х годов, стали все больше привлекать журналистов, писавших на тему о разнузданном гедонизме и последующей расплате.

Тамара де Лемпика (ок. 1895-1980), была еще одной русской, бежавшей из России после революции 1917 года и поселившейся в Париже. Здесь она получила известность как художница-портретистка. Тамара ежедневно выкуривала по три пачки сигарет, пила валериану, чтобы успокоить нервы и джин – чтобы заглушить чувства. Ночи она проводила на светских вечеринках, однако, по свидетельству биографа, предпочитала другие развлечения.

«Почти постоянное потребление кокаина постегивало ее сексуальные желания, и она ездила на берега Сены, где стояли сооруженные наспех хибары с земляными полами. Здесь в убогих клубах продавали тяжелые наркотики и грубый секс любителям острых ощущений, включая моряков, студентов и студенток и пару представительниц высшего класса… Во время таких посещений Тамара отказывалась целоваться. Она любила, когда красивые молодые женщины ласкали ее очень яркие и возбуждающие соски и гениталии, а она в это время занималась тем же с самым привлекательным моряком в клубе. После такого ночного приключения она возвращалась воодушевленная, полная энтузиазма – и кокаина – и писала до шести-семи утра. Вслед за семичасовым сном следовала каждодневная рутина школы живописи и встреч с друзьями в кафе, затем снова начиналась подготовка к ночной жизни».

В 1925 году во время посещений кабаре Монмартра владелица лондонского ночного клуба Кейт Мейрик обратила внимание, что «наркотический порок держит полусвет мертвой хваткой… кокаин и другие наркотики продавались почти открыто. Я снова и снова наблюдала, как они переходили из рук в руки». Судя по ее опыту, наркотики особенно разрушительно действовали на женщин. Она была знакома с несколькими мужчинами, которые годами принимали кокаин или другое вещество, но в большинстве случаев наркотики мало на них действовали.

Представление о наркотической атмосфере Парижа дает роман о героине Пьера Дрю ла Рошеля (1893-1945) «Обманчивая мечта», который в 1963 году экранизировал Луи Малль (1932-1995). Новелла рисует саморазрушение наркомана Алена, который вращается в дурной компании. «Он всегда оказывался в той же компании бездельников. Они начали принимать наркотики, потому что им больше нечем было заняться, и продолжали принимать, потому что ничего больше не умели делать». Даже после лечения в клинике героин не перестает преследовать Алена. «Наркотики изменили краски его жизни, и когда наркотики, похоже, ушли, краски преследовали его. Все, что осталось от жизни, было теперь насыщено наркотиками, это и привело его обратно к ним». Его друзья-наркоманы были льстивыми, злобными и лживыми. Французская куртизанка Лиана де Поджи (1869-1950), принцесса Жорж Гика, прикоснулась к этому образу жизни, когда в 1931 году посетила в Тулоне, в грязных трущобах, опиумного наркомана Жана Кокто (1889-1963). Подружка Кокто, Лю «открыла дверь убогой комнатушки, откуда рванулся крепкий запах наркотика… Жан лежал на полу, укрытый отвратительным покрывалом, рядом с жутко грязной кроватью. Его голос был смертельно усталым, невыразительным, скучным, хриплым… У него отросла трехдневная щетина, одет он был в грязную и измятую одежду… «О, бедный Жан, бедный Жан», сказала я, пораженная этим мучительным видением упадка».

Не так давно певец Феликс Майол (1872-1941) сказал Поджи, что Кокто «слишком изнашивает себя». Она писала, что этими словами Майол передал все. Друг Кокто, Мися Серт тоже изнашивала себя. Полячка русского происхождения, она дружила с Маллармом, Тулуз-Лотреком, Ренуаром, Боннаром, Вюйардом, Равелем, Пуленком, Сати и Стравинским. Она досаждала Дебюсси на смертном одре, была свидетельницей на свадьбе Пикассо и придумала аромат «О де Шанель», позаимствовав его у принцессы Евгении. Марсель Пруст изобразил ее в романе «В поисках утраченного времени» в образе принцессы Юрбелетьефф. Ее третьим мужем был каталонский дизайнер Хосе-Мария-Серт-и-Бадия, который употреблял кокаин – как и ее друг Дягилев. Со временем, кокаиновой наркоманкой стала и Серт. Когда ее муж увлекся некоей молодой принцессой, и их брак в конце 1920-х годах распался, Серт перешла на морфин. Она считала, что ее положение в обществе убережет ее от публичных обвинений. Серт отказывалась скрывать свою зависимость – за разговорами на вечеринках или в магазинах она вводила себе наркотик через юбку. К 1939 году ее здоровье было подорвано. Когда ее имя нашли в списках клиентов мелкого торговца, она провела двадцать четыре часа в грязной камере тюрьмы. Это унижение ускорило падение Серт. Сломленная морально, еще больше зависимая от наркотика, она дрожала от страха, когда в дверь звонили нежданные гости, отказывалась от еды и одежды. Английский искусствовед Джон Ричардсон (род. 1924) в 1947 году посетил Серт в ее богатой квартире на Рю де Риволи. Он писал, что комнаты были украшены красным вельветом и горным хрусталем, копиями Эль Греко и несколькими оригиналами Булле. Он нашел ее старой и крайне ужасной, погрязшей в морфине, который она приобретала через своего сожителя, чрезмерно нагримированного, никому не нужного мужчину, которого звали Було Ристельуэбер. Казалось, что они досрочно переселились в один из богатых номеров ада.

Де Монфрей писал, что ни один из народов не может сравниться с греками в любви к контрабанде. Парижская организация Элиопулоса при перевозках наркотиков не прибегала к хитроумным трюкам, а полагалась только на щедрые взятки. По словам Рассела, европейских поставщиков 1920-х годов погубили как паразитирующие на них шантажисты, так и действия полиции.

«По мере того, как процветали богатые наркодельцы, остальным тоже хотелось войти в дело и поделить прибыли, но без больших капиталов это было почти невозможно. Немногочисленные преступные группы, как привлеченная запахом мелкая рыбешка, крутились вокруг фармакологических фабрик Европы, чтобы собрать любую информацию, которую могли добыть. Скоро они разработали надежную систему шантажа крупных дельцов. Иногда они требовали за молчание деньги, иногда – наркотики для собственных поставок, но стоимость рэкета возрастала и послужила одной из причин развала влиятельных преступных организаций».

В другой области земного шара, в Латинской Америке оборот наркотиков возрастал пропорционально запретительной политике США. В 1926 году британский консул в Вальпараисо сообщал, что Чили стала центром разветвленной организации, поставлявшей опиум по всей Америке. Полученная прибыль позволяла наркодельцам из Вальпараисо жить на широкую ногу. Они основали очень крупное дело, переправляя в Соединенные Штаты наркотики с матросами, которые заходили в Чили. Когда корабли США швартовались в порту, матросам очень дешево продавали большие партии наркотика. Торговцы просили, по меньшей мере, тысячу долларов США за каждый килограмм опия. Арест в Ла-Пасе китайского гангстера, Самуэля Конга, который поставлял опиум в Аргентину, Чили и Перу, лишь ненадолго прекратил наркоторговлю.

Одна афера в Центральной Америке показала, что система сертификации Лиги Наций не была неуязвимой. В 1933 году Франция и Германия дали разрешение на вывоз в Гондурас 76 килограммов морфина, хотя население этой страны составляло один миллион человек, и его легальные потребности в наркотике, по официальным оценкам, не превышали одного килограмма. Французские и немецкие власти были завалены импортными сертификатами, которые гондурасское правительство позже объявило фальшивыми. Делевинь настаивал, что такой крупный груз, разумеется, не мог предназначаться для легального использования. Он не мог представить, почему опытные чиновники в Париже и Берлине позволили вывезти такую большую партию наркотика. Это произошло во время народных волнений в Гондурасе, после нескольких неудавшихся переворотов против диктатора, генерала Тибурсио Кариас Андино (1872-1969). Нет сомнений, что Энслинджер упоминал именно Гондурас, когда говорил об одной центрально-американской стране, импортировавшей наркотические вещества, которых ей хватило бы на сотню лет. Расследование США установило, что наркотики из этой страны контрабандой переправлялись в Соединенные Штаты в обмен на оружие и боеприпасы для революции. Когда министр здравоохранения Гондураса отказался выдавать лицензии на отпуск наркотиков, он был убит.

Иногда наркокурьеров защищали дипломатические паспорта. Карлос Фернандес Бакула, перуанский консул в Вене и Осло, мог провозить свой багаж без таможенного досмотра и за шесть путешествий доставил в США шесть с половиной тонн героина через Майами, Монреаль и другие пункты въезда. В августе 1928 года он за взятку, эквивалентную 750 фунтам стерлингов, провез в Нью-Йорк 150 кг героина, изготовленного фирмой «Реслер» (Roesler). Здесь он передал груз Вильгельму Кофлеру, которого послали из Вены на встречу с ним. На следующий день полицейские обнаружили тело Кофлера – ему бритвой порезали вены на запястьях и бросили истекать кровью. Героин исчез. В организации перехвата груза и убийстве подозревали нью-йоркского гангстера Джека Даймонда (род. 1931). (Через три месяца Даймонд попал под подозрение в убийстве своего босса, Ротштейна). Также, Государственный департамент обвинял в поставках наркотиков Советский Союз. В ответ на эти действия в 1936 году была подписана Конвенция Лиги Наций по ликвидации незаконного оборота опасных наркотиков. Она предписывала договаривающимся сторонам рассматривать нарушения законов о наркотиках как основание для высылки из страны, что должно было учитываться в будущих международных соглашениях. Если преступление совершалось в других странах, где экстрадиция не признавалась, державы договорились отдавать своих граждан под суд после их возвращения на родину. Была учреждена централизованная служба для наблюдения за судебным преследованием международных торговцев наркотиками. Эту конвенцию, которая вступила в силу в 1939 году, в 1952 году ратифицировали 19 стран. Однако Соединенные Штаты отказались подписать ее на том основании, что конвенция предусматривала только синтетические наркотики и не принимала во внимание сырья для их изготовления, а также курение опиума. Энлинджер, как ни странно, заявил, что конвенция ослабит усилия американского правительства по предотвращению и наказанию наркопреступников.

В 1920-х годах внимание стали привлекать дети-наркоманы. Дипломат сэр Роберт Ходгсон (1874-1956) в 1926 году докладывал из Москвы о том, что у беспризорных Советского Союза преобладает зависимость к кокаину. В Москве и ее окраинах насчитывалось пятьдесят тысяч беспризорников. Он приводил статью из советской газеты, где говорилось, что от 50 до 80 процентов бездомных детей нюхали кокаин – от 3 до 5 граммов ежедневно, по 5 рублей за грамм, что составляло до 2,1 фунта стерлингов. Дети-кокаинисты, согласно московской газете, зарабатывали попрошайничеством, пением в вагонах, но в основном – кражами. Среди них были и убийцы. От детей нередко можно было услышать, что если нанюхаться кокаина, то перестаешь чувствовать побои, и что они нюхали кокаин перед тем, как идти «на дело» - наркотик придавал им смелость. В 1926 году человек, возглавлявший московскую анти-наркотическую и антиалкогольную кампанию, показал сэру Бертрану Джерраму (1891-1971) клинику для детей-наркоманов. Впечатление Джеррама описал его коллега, один из представителей британского правительства в Советской России.

«В течение первых нескольких месяцев персонал клиники несколько раз менялся из-за плохого отношения к детям. Клинику грабили, пациенты несколько раз бежали, и в конце концов, было решено начать с пяти детей. Когда они привыкнут, приняли еще пятерых – так далее, пока клиника не заполнилась положенными двадцатью пятью пациентами. Эксперимент оказался удачным. Все были искусными карманными воришками и представителями других анти-социальных профессий. Принимались только мальчики, старшему было четырнадцать лет. Врачи и медперсонал рассказали мистеру Джерраму об отвратительных патологических и сексуальных отклонениях отдельных девяти- или десятилетних беспризорников… Врач мог лишь констатировать, что большинство из них пролетарского происхождения и что русский пролетариат страшно беден. Он признался, что до революции не было ничего подобного… Дети в пункте бесплатной раздачи лекарств выглядели вполне ухоженными… Создавалось впечатление, что каждый был скорее выставочным образцом, а не человеческим существом, но такое отношение к ближнему своему достаточно распространено в советской жизни».

В других странах мира дети уже рождались с наркозависимостью. Английская миссионерка в персидском городе Кернане в середине 1920-х годов видела новорожденного возрастом три или четыре месяца в состоянии коллапса, наступившего, как она подумала вследствие серьезной болезни. Дитя было мертвенно-бледным, казалось, что оно проживет не больше нескольких часов. В тот момент вошла его мать с опиумной трубкой и выдохнула дым ему в лицо. Новорожденный ребенок сразу пришел в себя. Это был наркоман с пеленок в буквальном смысле этого слова.

Эти истории были ужасны, но еще более страшная деградация происходила в Египте, где в 1920-х годах широко распространился героин. Барон Гарри д’Эрланже писал, что египтяне были немногим лучше отбросов общества, куривших гашиш, или снобов, наслаждавшихся кокаином. Они проявили идиотское единодушие в выборе самого худшего и самого опасного из современных химических ядов. Катастрофа в Египте противоречила опыту других стран Ближнего Востока. Генри Ло (1883-1964), служащий управления иностранных дел индийского правительства, задним числом изучал курение опиума в Кернане 1925 года. Он отмечал «легкие признаки того, что привычка возникает – только возникает, чтобы потом отступить. Теперь открытое курение опиума в общественных кафе считается не слишком хорошим тоном, а те, кто хочет спокойно выкурить трубку после чашки чая, делают это на заднем дворе в скромном уединении. Опиумная трубка до сих пор является неотъемлемой частью домашней обстановки, ее всегда держат под рукой для гостя, которому она может понадобиться. Но в наши дни ее не выставляют напоказ, чтобы не увидели те, кто не одобряет этой привычки». Эти изменения последовали за тем, как тегеранское правительство неодобрительно отозвалось о курении опиума. Однако в Египте правительственная анти-наркотическая пропаганда имела меньший эффект и на эмоции, и на их проявления. Случай с Египтом заслуживает особого рассмотрения.

Современники относили проблемы Египта на счет многообразия населения, а именно, «левантийцев». Этот термин обозначает сирийских или египетских христиан из средиземноморских областей бывшей Оттоманской империи. Многие жители Египта являлись субъектами права европейских держав. Лица, родившиеся в Тунисе или Триполи, считались французами или итальянцами, киприоты и мальтийцы были гражданами Великобритании, многие жители Александрии находились под защитой греческого консульства. Это было критически важным, поскольку дела по гражданским искам, касавшихся европейцев, а также правонарушения иностранцев рассматривались в специальных судах, созданных в 1876 году. Существовали египетские суды, в которых большинство судей назначались иностранными державами из своих подданных. Европейцев, чьи дела слушались в специальных судах, ожидали незначительные наказания. Все уголовные дела против иностранцев рассматривал консульский суд той страны, подданным которой являлся обвиняемый. Поведение судей и их отношение к поставкам наркотиков в таких судах отличалось крайним разнообразием. Сэр Томас Расселл, который сорок лет служил в Египте полицейским, считал, что если бы не протекционизм судов в отношении наркодельцов-иностранцев, проблема наркотиков в Египте никогда не достигла бы такого размаха.

Историю египетской политики в отношении наркотиков в том периоде охарактеризовал Расселл Паша. Он был сводным братом герцога Бедфорда и поступил на службу в египетское правительство на должность офицера морской охраны в Александрии в 1902 году. Позже, как инспектор министерства внутренних дел, он посетил все египетские полицейские участки, кроме двух: одного в верховьях Нила и второго – на западной границе в пустыне. В 1911 году он был назначен помощником начальника александрийской полиции, затем, в 1917 году, был повышен в должности и стал начальником полиции Каира. Его современник вспоминал, что Расселл был легендой – он был высоким и властным человеком, спортсменом, светским денди и установившим рекорд наездником на верблюдах. Он легко себя чувствовал как на приемах своей жены, так и в компании любого племени кочевников, всегда был готов к любым трудностям на горных тропах и городским удовольствиям. Расселл во всем находил смешную сторону и везде – друзей. Он понимал людскую мотивацию и никогда не терял вкуса к жизни. На первом этапе своего командования каирской полицией Расселл занимался беспорядками и убийствами на политической почве, но никогда не терял из вида наркодельцов. Он вспоминал:

«Кокаин впервые появился в Каире в 1916 году, за ним последовал героин – более мощный и вызывающий более сильную эйфорию, но мы почти ничего не могли с ним поделать, когда перевозка или нелегальное хранение было простым правонарушением и наказывалось штрафом в один египетский фунт (1 фунт стерлингов и шесть пенсов) или неделей тюрьмы. Первым героин стал продавать [около 1920 года] каирский аптекарь [подданный Греции], у заведения которого по ночам стали выстраиваться дорогие кареты с седоками, дожидавшимися своей очереди. Я два раза заходил к нему и, покупая какие-то лекарства, наблюдал, как городская «золотая молодежь» свободно покупала модный наркотик. В то время инспекция аптек не входила в компетенцию полиции, а неоднократные попытки осудить популярного аптекаря, предпринятые управлением здравоохранения, стали вызывать у меня подозрение. Вскоре другие аптекари также захотели участвовать в этих прибылях. Число поставщиков и наркоманов постоянно росло. Цены в те дни были относительно низкими, укол стоил всего несколько шиллингов, и торговцы, зная свое дело, не повышали ее, пока этот порок не распространился и не захватил большое количество населения. Нам даже были известны случаи, когда наниматели платили своим работникам героином».

В 1925 году в Египте был принят новый декрет, по которому перевозка и хранение наркотиков становились уголовным преступлением. Высокий комиссар в Египте, фельдмаршал виконт Алленби (1861-1936) докладывал, что за десять лет, начиная с 1915 года, зависимость от наркотиков прочно овладела Египтом, и не только в Каире и Александрии – где она полностью захватила все классы европейцев, египтян и левантийцев – но и в провинциях. В результате декрета 1925 года цены на кокаин и героин за один год более чем удвоились. За первые девять месяцев действия декрета, количество осужденных ежемесячно возрастало в среднем на 333 процента. Вследствие этого каирская тюрьма была переполнена на 25 процентов сверх своей обычной вместимости. В 1926 году было запрещено выращивание опийного мака. Из Египта выслали 334 европейских наркоторговцев. Рассел сообщал, что в те дни «купить нелегальные наркотики было в два раза труднее, чем год назад, но все потому, что оптовые и розничные наркодельцы, которые раньше были хорошо известны и легкодоступны, сейчас либо сидели по тюрьмам, либо боялись продолжать свое дело. Однако крупные поставщики, стоящие за организацией всей торговли, невредимы и постоянно ищут новую агентуру».

Возможно, что именно запрещение опиатов и кокаина вызвало такой резкий рост потребления героина (точно так же, как случилось в США после принятия Закона о запрещении опиума в 1909 году). Не исключено, однако, что наркодилеры стали действовать более агрессивно. Какова бы ни была причина, в 1928 году Рассел понял, что в трущобах Каира возникла новая проблема. «Мы впервые услышали о внутривенных вливаниях героина и вскоре обнаружили первые жертвы». До этого времени героин или нюхали, или вводили под кожу. Больница Казр-Эль-Айни сообщила о девяти смертельных случаях от тяжелого вида малярии. Все умершие наркоманы заразились, используя одну и туже грязную иглу. Допрос больных пациентов-наркоманов показал, что все они кололись в квартале Эль-Захар – неуправляемом скопище грязных, дурно-пахнущих хибар, населенных людьми, которые делали уколы героина и получали за это деньги от наркодельцов. Наркотик готовили в грязных жестяных шприцах, которые подогревались пламенем спичек, чтобы быстрее растворить порошок. Рассел сам допрашивал «несчастных существ», задержанных в Эль-Захаре агентами Центрального разведывательного бюро по борьбе с наркотиками. Они представляли все классы общества, это были рабочие, дети мелких лавочников, возчики, ремесленники, правительственные чиновники и даже дети обеспеченных горожан. Меньшая их часть имела силы, чтобы заработать скудные средства на жизнь, остальные занимались попрошайничеством или воровством, утоляя ничтожный аппетит объедками из мусорных баков и соперничая в этом с кошками и птицами.

К 1929 году премьер-министр Египта обеспокоился ухудшением положения в стране. Рассел писал: «Мирные, счастливые деревни моего инспекторского прошлого разлагались наркотиками. Если бы ущерб ограничивался высшими и образованными слоями городского населения, не думаю, что ситуация меня взволновала, но я… подсчитал, что из четырнадцати миллионов населения полмиллиона уже стали наркоманами и все они – соль земли. Я понял, что это была достойная и нужная работа». В результате обсуждения проблемы на совете у премьер-министра, египетское правительство учредило Центральное разведывательное бюро по наркотикам и поставило во главе его Рассела. С тех пор он тесно сотрудничал с Делевинем, посылая тому конфиденциальную информацию и советуясь по поводу запутанных дел, в которые были замешаны иностранцы. Он почти не занимался раздражающим и бесполезным преследование мелких египетских торговцев, потому наркотики щедрым потоком лились из-за границы. Поскольку приоритетными являлись проблемы героина и морфина, Рассел вступил в договор с местным наркодельцом. Если тот прекратит поставлять героин и станет давать конкретную и продуктивную информацию об импортерах героина и кокаина, Рассел обещал не замечать его деятельность на черном рынке гашиша и курительного опиума.

Несомненно, что именно через этого информатора Центральное разведывательное бюро получило данные, которые позволили сделать первый серьезный арест – армянин Томас Закарян продавал героин в своей ковровой лавке. Его поставщиками были два брата: Занвел и Айзик Зелингеры, молодые беженцы из Польши, жившие в Вене. Они доставали наркотик на частной фабрике в Альштаттене, недалеко от Цюриха, которая принадлежала доктору Хефти – одаренному химику, чей талант позволил разработать новый препарат дионил. Это вещество почти не отличалось от героина, но его состав был иным ровно настолько, насколько это было необходимо для его производства и продажи, не нарушая существовавших в то время швейцарских анти-наркотических законов. С октября 1928 по февраль 1929 года братья Зелингеры закупили у Хефти 300 килограммов дионила. Центральное разведывательное бюро скоро обнаружило, что братья действовали не одни. Еще одна венская преступная организация посылала в Александрию курьеров, оплачивая им все расходы и билет первого класса на теплоходе – иногда через Триест, иногда через Геную и Неаполь. Курьеры плыли с американскими «одежными» чемоданами, которые специально изготавливал в Вене поляк Моисей Либ Видлер и в которых имелись особые потайные отделения, куда можно было заложить до двадцати килограммов героина. Тем временем, арест импортера героина, палестинца Эли Часкеса, привел в 1929 году к разоблачению банды, которую возглавлял живший в Вене палестинец, Джошуа Фридман. Проведенное в столице Австрии расследование, которое проводил критский полицейский из ЦРБН в сотрудничестве с местной полицией, закончилось арестом обеих преступных группировок. Фридмана задержали в Александрии и приговорили к пяти годам лишения свободы, но австрийские наркоперевозчики отделались лишь штрафом или несколькими днями тюрьмы. Предполагали, что за четыре года одна из венских банд отправила в Египет полтонны производных морфина. Импортеры заплатили за груз около сорока тысяч египетских фунтов, а после подмешивания других составляющих продали наркотик за один миллион египетских фунтов.

В 1929 году количество заключенных в египетских тюрьмах достигало 22 тысяч, включая 800 осужденных за торговлю наркотиками и 3 500 – за их употребление. По оценкам Рассела, осужденные за нарушения анти-наркотических законов составляли около одной трети всех заключенных, учитывая 1 800 наркоманов, осужденных за другие преступления. В октябре 1931 года по тюрьмам сидели 4 088 торговцев наркотиками и 2 882 наркомана. Через три года эти цифры составляли соответственно 2 603 и 438 заключенных. Казалось, что кризис миновал. Надежды Рассела в начале 1930-х годов на организацию центров лечения наркоманов не оправдались из-за отсутствия средств у правительства. Рассел считал наркоманию психическим заболеванием, а не преступлением. Египетские наркоманы отчаянно нуждались в лечении. В одной из деревень в дельте Нила крестьянина укусила бешеная собака. Его отвезли в специализированную больницу в Каире. Выйдя из нее, он почувствовал, что тяга к наркотикам у него исчезла. Как писал Рассел, другие деревенские наркоманы, желая пройти такой же курс лечения, посоветовались с деревенским парикмахером. Тот, будучи изобретательным человеком, вставил в челюсти мертвой собаки стальные пружины и через определенные промежутки времени снабжал своих клиентов необходимыми отметинами на теле, чтобы убедить местного государственного доктора, что они были покусаны собакой, которая могла оказаться бешеной. Всех их по очереди направляли в больницу. Крестьяне проходили достаточно болезненный курс лечения и возвращались в свою деревню, свободные от тяги к наркотикам. Это еще больше укрепляло их слепую веру в «больницу от бешеных собак».

Работа Центрального разведывательного бюро по наркотикам была заслугой Рассела вплоть до его ухода на пенсию в 1946 году. Она требовала от него умения идти на компромисс и была рассчитана на реальные результаты. Рассел понимал, что в государственных вопросах нет места благим намерениям. Он верил в прогресс и свободу, но не полагался на популизм и считал, что человеческую природу переделать невозможно. Он полагал, что государственная власть необходима, но она может ошибаться. Рассел не был сторонником запретов по американскому образцу, так как огромный испытательный полигон для запретительной политики США – то есть, Китай – представлял собой плачевную картину.

К 1900 году Поднебесная империя каждый год производила в среднем 20 430 000 кг опиума. В провинции Шаньси под опийный мак было отведено 150 тысяч акров, в столице провинции Сычуань имелась по одной опиумной лавке на 67 человек (при населении 300 тысяч человек). Несмотря на падение спроса на импортный опиум, в первом десятилетии ХХ века ежегодно ввозилось наркотика на 40 миллионов долларов. Весь он шел через открытый порт Шанхай, где существовали автономные районы иностранцев, международный квартал и французская концессия. В Шанхае имелось полторы тысячи курилен опиума, наркотик для которых поставляла гильдия торговцев, известная под названием «клика Чаожу». Она, в свою очередь, закупала опиум в четырех, связанных между собой торговых домах: «Давид Сассун и компания» (David Sassoon & Company), «И.Д. Сассун» (E.D. Sassoon), «С.Дж. Давид» (S.J. David) и «Эдвард Эзра» (Edward Ezra). Все компании имели лицензии Шанхайского городского совета. В 1913 году «Сассун» создал Шанхайский торговый опиумный синдикат и поднял цены на наркотик. Синдикат стал эксклюзивным поставщиком клики Чаожу и – по договору с городским советом – заведений международного квартала. Незадолго до окончания легальных опиумных поставок в 1917 году (согласно указу от 1906 года и англо-китайских договоренностей 1907 года) синдикат продал 1578 ящиков наркотика военачальнику Фэн Гоцяню (1859-1919) общей стоимостью 13 миллионов долларов. Хотя большую часть этих запасов в 1919 году сожгли, попытка провинциального военачальника прорваться на рынок опиума была зловещим признаком подрыва политики центрального правительства. На самом деле, ситуация в 1920-х годах ухудшилась, поскольку успехи анти-опиумного движения вызвал рост спроса на производные опиума – морфин, героин и кодеин легче было перевозить и незаметно употреблять. Возросли их продажи крестьянам и рабочим, которые больше не могли достать по легальным каналам или позволить себе купить на черном рынке дорогой опиум для курения. Синолог Герберт Джайлс (1845-1935) писал в 1923 году, что «Главным результатом национальных и международных усилий спасти Китай от опиумного проклятья было: (1) огромный рост площадей под посевы мака в различных провинциях… и (2) наплыв в страну морфина, кокаина, героина и так далее, которые, по общему мнению, были гораздо опаснее». Похожую оценку привел в 1931 году англичанин, начальник шанхайской таможни.

«Зависимость от морфина пришла в страну вместе с запрещением опиума. Когда людям позволяли курить свои трубки, они не знали, что такое подкожные инъекции. Но когда опиум и трубки запретили, люди прибегли к игле, потому что морфин было легче ввозить контрабандой, чем опиум, инъекции было проще скрыть от чужих глаз, чем курение, а морфин был намного дешевле, чем контрабандный опиум».

Таможенник полагал, что инъекции впервые стали применять японские врачи в Шанхае и Фукиене. После 1917 года клика Чаожу сохранила свою монополию оптового поставщика. Клика Чаожу в сотрудничестве с провинциальными военачальниками и тайной преступной организацией Зеленая банда, которую первоначально организовали речные лодочники, стремилась монополизировать поставки контрабандного опиума. Военачальники охраняли грузы за пределами Шанхая, Зеленая банда – внутри. К 1920 году в преступном мире Шанхая насчитывалось 100 тысяч бандитов, которые были организованы в мелкие шайки, подконтрольные Зеленой банде. Военный губернатор города и два оптовика Чаожу управляли новой опиумной монополией под видом компании по продаже недвижимости. В 1923 году Шанхайский городской совет учредил собственное анти-наркотическое подразделение, которое настолько успешно устраивало облавы на складах монополистов, что в 1925 году банды убрались из международного квартала и перегруппировались в районе французской концессии, где хранили опиум под покровительством полиции. В первый год работы на новом месте монополия получила 50 миллионов китайских долларов чистой прибыли. По некоторым сообщениям, к середине 1920-х годов на складах монополии хранилось Двадцать тысяч ящиков персидского, турецкого и индийского опиума и 18 тысяч китайского. Только шанхайские поставки наркотика приносили военным, контролировавшим город, 6 миллионов долларов ежемесячно. Высокие прибыли в сентябре 1924 года спровоцировали войну между местными губернаторами, которые хотели добиться контроля над городскими поставками наркотика. В обеих сторонах в ней участвовали сто двадцать тысяч человек.

Некоторые члены старого синдиката продолжали свою деятельность, особенно братья Эзра, которые работали под прикрытием чайной фирмы «Далунь» (Dahloong Tea Company). В 1923 году несколько наркодилеров, в том числе, Ниссим Эзра (род. 1880), совместно купили большую партию турецкого опиума. Груз перевозили на японском судне из Константинополя во Владивосток, откуда он должен был попасть на китайский рынок. Однако капитан судна заключил свою сделку с контрабандистами и в феврале 1924 года выгрузил пятьдесят ящиков опиума в джонку на траверзе форта Вунсунь. Похищенный груз тайно хранился на Кантон-роуд, 51 – в одном из подземных складов, сооруженных специально для этой цели в районе французской концессии и международного квартала.

Ниссим Эзра сообщил об этом в шанхайскую городскую полицию, которая после длительных поисков обнаружила наркотик в подземном складе с двойными стенами, секретными дверями и туннелями-лабиринтами. Украденный опиум стоил приблизительно 1 250 тысяч долларов (156 666 по ценам 1924 года). Разразился скандал по поводу поставок персидского и турецкого опиума в Китай, и Лига Наций рекомендовала обыскивать в Суэцком канале все суда, направлявшиеся на Дальний Восток. Однако Япония воспрепятствовала этой рекомендации, которая угрожала ее собственным интересам. Сотрудники таможни после длительных совещаний пришли в отчаяние. Сэр Фрэнсис Аглен (1869-1932), генеральный инспектор китайской морской таможни с 1911 по 1928 год, считал, что единственным способом контроля и постепенной ликвидации поставок опиума является государственная монополия на наркотик. Его преемник, сэр Фредерик Мейз (1871-1959) сказал сотруднику индийской таможни, что учитывая огромные прибыли поставщиков, капиталы и политическое влияние тех, кто стоит за ними, с наркотиками бесполезно бороться с помощью превентивных и карательных мер. К тому же, нужно было принимать во внимание авантюристическую природу тех, кто непосредственно участвует в операциях поставок. Мейз полагал, что героин и морфин представляли собой гораздо более серьезную угрозу Китаю, чем опиум.

Пекинский корреспондент лондонской «Таймс» пришел к выводу, что политика запретов совершенно не оправдывала себя. В 1923 году в Китае было произведено 11 тысяч тонн опиума. Налог на выращивания опиумного мака в провинциях Фукиен, Цзянси и Шэньси ежегодно достигал 20 миллионов китайских долларов (примерно 2,5 миллиона фунтов стерлингов). В столице провинции Кванджу собирали ежегодно 1 миллион долларов только с транзитных налогов. Журналист писал:

«Военачальники почти во всех провинциях платят своим войскам деньгами, поступающих из налоговых сборов на опиум. Во многих провинциях крестьян насильно заставляют выращивать опийный мак, который солдаты покупают по низкой цене и перепродают с большой прибылью. В некоторых местах налог на землю настолько высокий, что его можно заплатить, только возделывая дорогие культуры, такие как опиум… В одной области Фукиена, где крестьяне выгнали солдат, посланных обеспечить посевы мака, местный генерал послал войска и вырезал целую деревню – мужчин, женщин и детей, чтобы это послужило уроком соседям… страна покрыта сетью так называемых «Бюро запрещения». Их возглавляют «Комиссары по запрещению», чьей единственной работой является расширение поставок опиума и его налогообложение до предельного уровня».

Некий местный житель жаловался в 1926 году, что китайские чиновники – это мерзкие отбросы общества: бывшие бандиты, сутенеры и выродки всех мастей. «На поводу у них идут профессиональные политики – безжалостные и безответственные. Они вместе сеют беспорядок и собирают огромные прибыли, в то время как китайский народ все глубже погружается в нищету и страдания».

Начальнику шанхайского детективного отдела, Хуань Цзинлю, городские опиумные наркодельцы предложили в обмен на свою защиту колоссальную взятку в два миллиона китайских долларов и участие в прибылях. А его заместитель, Чжу Юэчжень (род. 1888), который на утренних аудиенциях для просителей сидел рядом с начальником и складывал взятки в чемодан, превратил шанхайскую торговлю опиумом в самый большой в мире подпольный картель. Чжу осиротел в девять лет и жил у дяди. После ссоры по поводу мелкого наследства он украл у дяди деньги и был изгнан из дома. Чжу продавал фрукты в шанхайском порту, затем работал посыльным в игорном деле. В 1911 году он вступил в «банду восьминогих» - контрабандистов, которыми руководил суперинтендант китайской полиции. Вскоре после этого Чжу стал полицейским информатором и снискал расположение Хуань Цзинлю, работая у его жены в качестве человека, который мог обеспечить возврат долга. Его рекомендовали купцам Чаожу, как специалиста по безопасности грузов в доках Шанхая, и скоро он контролировал перевозки опиума в портовой зоне. До 1923 года он оставался «важной персоной», который собирал ежедневную выручку Хуань Цзинлю и организовывал собственные грабежи наркоторговцев. Возможность стать одним из первых лиц в преступном мире открылась, когда его начальник увлекся молодой певицей. Однажды вечером в 1924 году, сидя в частной ложе, он слушал ее выступление, и в это время певицу оскорбил сын провинциального военачальника. Хуань Цзинлю тут же приказал жестоко избить его. Через два дня его задержали и похитили военные полицейские. Чжу организовал встречу десяти крупных оптовых торговцев наркотиками якобы для того, чтобы получить выкуп для освобождения начальника. На самом деле он убедил оптовиков собрать несколько миллионов долларов на взятку военному комиссару Шанхая, чтобы тот поддержал городскую монополию на опиум. Десять наркоторговцев Чаожу и три представителя Зеленой банды учредили «Компанию тройственного процветания», более известную как «Большая компания». После того, как в 1927 году в Шанхай вошли силы Гоминьдана, Чжу укрепил свои позиции. Партию Гоминьдан (буквально – Национальная народная партия) возглавлял Чан Кайши (1887-1975) и поддерживал Советский Союз.

Получив контроль над городом, администрация Чан Кайши учредила правительственную монополию и продавала опиум через систему лицензий, которая имела целью контроль за существующими наркоманами и ликвидацию подпольной наркомании в течение трех лет. Британские дипломаты в 1928 году отнесли этот срок на счет тщеславия и политической неопытности Чан Кайши. Писали, что это было примерно то же самое, что и выход американцев из Женевской конвенции. Организованные в тот период клиники для наркоманов были более чем бесполезными. Британский консул докладывал, что обещанное медицинское обследование и контроль оказались мифом. Бизнесмены, руководившие этими клиниками, прикладывали все усилия для того, чтобы пациенты покупали как можно больше опиума, и те, кто хоть раз попробовал наркотик, становились хроническими наркоманами. В дальнейшем производимые в Азии наркотики стали заменяться европейскими и ближневосточными. В 1929 году в Китае обнаружили первую подпольную фабрику морфина. Делевиню в 1931 году во время визита в Бангкок показали морфин, изготовленный примитивным способом «на землях за сиамской границей». В последующие несколько лет подпольные фабрики раскрыли в Шанхае, Тяньцзине и Даляне (Дайрене). Изготовленное в Китае сырье для приготовления морфина было захвачено в Гонконге, Египте и других странах. Начиная с поражения Японии в 1945 году и до захвата власти коммунистами в 1949 году, правительство Чан Кайши (поддержанное Соединенными Штатами) возобновило усилия по ограничению поставок и искоренению наркомании. Во множестве арестовывали наркоманов, захватывали грузы и оборудование для лабораторий, публично сжигали наркотики, изящно вырезанные трубки и украшенные орнаментом опиумные лампы. Однако националистам Чан Кайши, даже с помощью США не удалось ликвидировать поставки наркотика и наркоманию. Чтобы искоренить злоупотребление опиумом в Китае понадобилось тирания Мао Цзэдуна с ее презрением к человеческой жизни и свободе.

В 1939 году курение опиума все еще оставалось легальным в Голландской Ост-Индии, Британской Малайе, Брунее, Формозе, Сараваке, Бирме, Индии, Цейлоне, Британском Северном Борнео, Гонконге, Французском Индокитае, Таиланде, Макао и Иране. Во время Второй мировой войны многие из этих территорий оккупировала Япония. Конгрессмен Уолтер Джадд (1898-1994), бывший медицинский миссионер в Китае, призывал к тому, чтобы обусловить американскую военную помощь ликвидацией поставок опиума и государственных монополий на этот наркотик. В 1941 году, после вступления в войну США, Энслинджер писал, что ограничение поставок опиума на Дальнем Востоке напрямую затронуло интересы Соединенных Штатов ввиду большого количества молодых солдат, базировавшихся в этом регионе. Власти США рассматривали курильщиков опиума как «разносчиков болезни, которой могут заразиться восприимчивые люди» и ожидало свойственного военному времени роста наркомании. Энслинджер полагал, что до тех пор, пока на дальневосточном театре военных действий разрешено пристрастие к опиуму, не исключено, что военнослужащие будут привыкать к наркотику, а контрабанда опиума распространится с Дальнего Востока на западные страны. Неверно было бы утверждать, что проведение анти-наркотической политики означала для Вашингтона больше, чем боевые действия с Японией, но влияние войны с наркотиками на стратегию Тихоокеанской войны было значительным. Начиная с января 1943 года, Энслинджер встречался в Вашингтоне с представителями Британии, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Голландии и Китая. В марте 1943 года он предупредил власти Голландии, что если у них есть желание возродить государственную монополию в Ост-Индии, США не станут посылать войска, чтобы освободить эти колонии от японских захватчиков. Далее он заявил, что как только американские войска вступят на территорию Голландской Ост-Индии, все запасы опиума будут конфискованы, опиумные лавки будут закрыты, а курение наркотика – запрещено. Голландцы согласились на эти условия. Вначале США добились соглашения по полному запрещению курения опиума. Затем, в ноябре 1943 года английское и голландское правительство договорились запретить легальную продажу наркотика на своих дальневосточных территориях. Позже с подобными заявлениями выступили французское и португальское правительство. В течение нескольких лет на курение опиума был наложен запрет везде, кроме независимого королевства Таиланд, где его, наконец, запретили в 1959 году.

Совет по экономическому и социальному развитию ООН в 1946 году учредил Комиссию по наркотическим веществам, которая заменила Консультативный комитет по опиуму и опасным наркотикам Лиги Наций. В этой комиссии были представлены пятнадцать стран: Великобритания, Канада, Китай, Египет, Франция, Индия, Иран, Мексика, Нидерланды, Перу, Польша, Турция, Советский Союз, США и Югославия. Комиссия была наделена исключительными правами. Не считая Совета Безопасности, Генеральной Ассамблеи и Международного суда, это был единственный орган, решения которого были обязательны для государств-членов ООН. Комиссия по наркотическим веществам отличалась от Консультативного комитета Лиги Наций и в других отношениях. Соединенные Штаты не только не бойкотировали ООН, но доминировали в ней, в большой мере потому, что штаб-квартира ООН находилась в Нью-Йорке, а не в Женеве. До 1953 года Комиссия по наркотическим веществам также располагалась в Нью-Йорке. Хотя она не подчинялась Федеральному бюро по борьбе с наркотиками, тем не менее, Комиссия приняла точку зрения американских сторонников запретительных мер. Соединенные Штаты только что победили в мировой войне, которую они вели с непоколебимой целью добиться безоговорочной сдачи противника. А поскольку употребление наркотиков после 1945 года резко возросло, США вновь среагировали открыто и самоуверенно – они опять потребовали безоговорочной капитуляции.